Гость Дракулы - Брэм Стокер

Все проявили большое любопытство, и все лица повернулись ко второму комедианту в ожидании ответа. После паузы тот нехотя произнес:

– Да, это признание слышали многие, и я в том числе. Кажется, никто в тот момент не обратил на него внимания, однако результат оказался болезненным. Всего несколько слов, но они имели большое значение. После этого мы ни разу не видели, чтобы пара разговаривала друг с другом, а по окончании тех гастролей они оба уволились, и больше я никогда их не видел. Кто-то мне сказал, что они оба покинули сцену. Хотел бы я знать, как вы об этом узнали? Те из нас, кто видел эту сцену и слышал сказанное, молчаливо договорились никогда не вспоминать об этом. И я не вспоминал, до этого момента.

– Это был высокий, приятной внешности мужчина с пучками седых волос?

– Тогда они были черными, такими же черными, как у Костей. Прошу прощения, старина, – кивнул он трагику, а молодой человек продолжал:

– А она была интересная женщина с орлиным профилем? Очень хороша собой, стройная, с густыми белыми волосами и серыми глазами, сияющими подобно звездам?

– Да, прекрасные серые глаза, большие и яркие, как светочи, но волосы у нее были золотистые. Эти двое были самой красивой молодой парой, какую мне доводилось видеть, и до того дня, по-моему, просто обожали друг друга. Говорю вам, то, что случилось в том турне, стало горем для нас всех.

Молодой человек очень мрачно произнес:

– Если бы мы знали всё так же, как знает Всевышний, возможно, мы бы сожалели о некоторых вещах больше, а о других – меньше. Я лишь догадался, что Байу-Пьер стал местом того признания; вторая же часть этой истории пришла с другого конца света.

При этих словах все задрожали от предвкушения. Вот хорошая история, способная пробудить живой интерес! В вагоне воцарилась тишина, подобная тишине падающего снега за его стенами.

– Когда я был молодым – да, я и сейчас еще не очень старый, но тогда был очень юн, и все это кажется мне таким далеким, – я однажды свалял дурака. Это был не очень плохой поступок, не преступление, но я очень его стыдился, так как мои родственники были высокопоставленными людьми и занимали важные посты в стране. Когда я вернулся, я боялся рассказать о нем девушке, с которой был помолвлен. Она была умной и инстинктивно понимала: что-то не так – поэтому спросила меня, что случилось. Я отрицал, говорил, что все в порядке. Это меня окончательно доконало, так как я знал, что моя нареченная – чистая девушка и что ее устроит только правда или ничего. А так как мне не хотелось признавать себя еще и лжецом, а не только ослом, я рванул в Австралию. Что я там делал, вас не касается в любом случае это было вполне невинно. Я упомянул об этом только для того, чтобы вы что-то поняли позднее. Я был студентом-медиком, и мне так нравилась эта работа, что у меня с тех пор возникла любовь ко всему, связанному с ней.

На корабле, на котором я плыл, была медсестра, ехавшая в качестве сестры-распорядительницы в одну из больниц Мельбурна. Молодая женщина, но с совершенно седыми волосами, она обычно спускалась в третий класс, в котором я плыл, и старалась быть полезной его пассажирам. Я стал чем-то вроде добровольного помощника доктора, который признал во мне бывшего джентльмена – а среди пассажиров третьего класса редко встретишь джентльмена, уверяю вас, – и помог мне устроиться с чуть большим комфортом. Помогая ему, я и познакомился с медсестрой, и мы с ней стали добрыми друзьями. Она очень мне сочувствовала и хорошо понимала, что я страдаю из-за чего-то. Поддавшись естественному стремлению всех женщин помочь – благослови их Господь! – она вскоре выведала мою тайну. Однажды ночью – никогда ее не забуду, ту тяжелую, душную ночь с луной в золотом ореоле над тихим морем – мы засиделись допоздна, прямо над винтом, который шумел под нами, но это беспокоило нас не больше, чем тиканье часов. Таинственность места и жажда сочувствия, которая часто бередила мне сердце, одержали надо мной верх, и я открыл моей подруге душу, чего не делал ни до, ни после этого. Когда я замолчал, то увидел, что ее большие глаза сияют, а по щекам слезы катятся. Она повернулась ко мне, взяла мою руку двумя своими ладонями и сказала: «О, почему вы ей не рассказали обо всем? Она бы простила всё-всё и любила бы вас за это еще больше всю вашу жизнь. Именно скрытность причиняет боль! Благородные натуры острее всех это чувствуют. Я знаю, знаю это слишком хорошо, мне говорит об этом горечь моего разбитого сердца».

Я видел в этой женщине печаль, гораздо более сильную, чем моя, и старался утешить ее. Мне казалось, что ей, как и мне самому, принесет облегчение рассказ о своей беде, и я уговорил ее мне довериться. Она мне рассказала, что в молодости убежала с мужчиной, которого, как ей казалось, она любила; они жили в гражданском браке, но через некоторое время она узнала, что у него есть жена. Она хотела сразу же бросить его, но любовник терроризировал ее, угрожая убить, если она попытается уйти от него. Поэтому ей пришлось оставаться с этим человеком до тех пор, пока с ним не произошел несчастный случай и она не освободилась. Потом ее ребенок родился мертвым, и она осталась совсем одна.

Здесь рассказчика прервала швея, которая заметила тихим голосом:

– Он говорит и о моем мертвом младенце!

– Тихо, тихо! – произнес ведущий, и молодой человек продолжал:

– Она сменила имя и, после нескольких попыток найти работу, оказалась на театральной сцене. Там она влюбилась, по-настоящему влюбилась, в человека, которого уважала, и когда обнаружила, что он тоже любит ее, то побоялась рассказать о мрачной главе своей жизни из страха потерять его. Женщина решила, что все это в прошлом, и так как не осталось никаких следов, никому об этом знать не нужно. Она вышла замуж, родила дочь и была очень счастлива. Но через пару лет, когда супруги возвращались домой после гастролей и она снова должна была увидеть свою маленькую дочь, в минуту огромной опасности, когда все признавались в грехах прошлого, бедняжку затянуло в этот истерический водоворот, и она рассказала мужу обо всем. Казалось, он был уязвлен в самое сердце, но не сказал ни слова упрека. Тогда и она тоже почувствовала, что должна молчать, и между ними стал расти барьер. Добравшись до Англии – ведь дом это всего лишь название, а не реальность, – они уже не могли разговаривать без напряжения, и обоим стало ясно, что им остается только расстаться. Муж захотел забрать себе ребенка и, когда они обсуждали этот вопрос, сказал, что хочет увезти ее далеко, туда, где она никогда не узнает о том, что произошло. «О, я так любила его, – рыдала она, – и подумала, что не могу дать ему ничего, кроме моего ребенка. Эта девочка, когда вырастет, никогда не узнает позора своей матери. Горькое искупление моего обмана, но больше я ничего не могла сделать. Возможно, Господь зачтет это мне, и моему ребенку, и мужу, которого я люблю, и каким-то образом обратит это на пользу в выбранный Им подходящий момент».

Я утешал ее, как мог, хотя мало что в этом мире могло утешить бедняжку, разлученную с мужем, которого она все еще любила, и с дочерью. Мы крепко подружились и часто писали друг другу; и где бы я ни скитался, я давал ей знать о том, где нахожусь.