Гость Дракулы - Брэм Стокер

Я сказал Макрэ, что ненадолго уеду, взял свою кобылу по кличке Дикая Мэг, переплыл разлившуюся реку и рано утром на полном скаку влетел в Уорроу. Я поехал прямо в больницу и спросил сестру. Когда она вышла, сердце мое подпрыгнуло, а в душе словно раздался крик. Как будто соприкоснулись два конца электрического провода. Измученное личико малютки-Доры, которое я видел прошлой ночью на подушке, повторяло бледные черты женщины, стоящей передо мной. Теперь я все понял. Мужчина с его историей; женщина с ее историей; ребенок, оторванный от матери; мать, которая солгала! Само Небо послало меня, приехавшего с другого конца света и держащего в руке два конца этой нити судьбы. Я рассказал медсестре о больной девочке, которая умирает; она зарыдала, но сказала, что долг не позволяет ей покинуть пост. Тогда я описал девочку и одинокого мужчину, и в ее глазах вспыхнул свет. Надежда забрезжила в увядшем сердце! Она не произнесла ни слова, но знаком велела мне подождать и исчезла за зданием больницы. Через минуту она вновь появилась, ведя за повод великолепного чалого коня.

«Поехали!» – сказала она и вскочила в седло.

Мы весь день скакали, не говоря ни слова. Уже под вечер мы подъехали к заливу, как раз когда налетела гроза, и наводнение в одно мгновение превратилось в бушующий поток. Но мою подругу ничто не могло испугать, и она смело въехала в воду. Я последовал за ней, и мы вместе сражались с водной стихией, рискуя жизнью. С большим трудом мы добрались до противоположного берега, однако оба наших доблестных коня пали, когда мы уже видели дом. Мы вбежали в него, она впереди, я за ней. Когда мы появились в дверях, Макрэ вскочил на ноги с воплем: «Дора, Дора, дорогая моя, ты пришла наконец! Теперь девочка должна выжить!»

И с этими словами он без чувств упал на пол.

Мистер Спарбрук умолк и оглядел слушателей. Некоторые из женщин вытирали глаза и шмыгали носом, грудь у них вздымалась, а мужчины вяло уговаривали их: «Ну-ну! Полно!» Единственным услышанным замечанием был комментарий костюмерши:

– Мистер Блоуз сегодня в ударе. Он сделает из этого спектакль. Он был в Австралии, скажите пожалуйста! Ну, а я знала этого господина с самых малых лет, когда его мать держала лавку и торговала пудингами в Ипсвиче, рядом с театром, и уверяю вас, он никогда в жизни не покидал Англию!

– Вы – следующий по списку, – сказал ведущий мистеру Хемансу, второму «благородному отцу», который потягивал свой горячий грог с неестественно мрачным видом.

– Увы, я это знаю! Мне жаль вас всех, но следует выполнить долг. Полагаю, мне нет необходимости бродить по полям романтических историй? – При этом он украдкой взглянул на последнего рассказчика.

– Вы изложите нам факты, старина, – сказал ведущий. – После всех этих героических историй немного убогого реализма будет кстати. Если бы вам удалось рассказать нам о чем-нибудь забавном, мы были бы признательны.

– Что-то вроде истории о мертвом младенце? – спросил мистер Хеманс, и его лицо на мгновение озарил насмешливый огонек в глазах.

– Дамы и господа, и вы тоже, мистер Бенвилль Нонплассер, сэр, как только пожелаете, я готова рассказать о мертвом младенце, чего раньше избегала, если…

– Никаких младенцев в моем рассказе! – резко прервал швею второй «благородный отец», который не намеревался в самом начале отвлечь себя таким образцом реализма. – Благодарю вас, но я собирался поведать почтенному собранию один смешной эпизод о живом младенце. Скажу даже, об очень живом младенце.

– Конечно! Конечно! Тише! Ш-ш-ш!

– Продолжайте! – кивнул ведущий готовому начать рассказчику.

– Возможно, некоторые из вас знают, что я не всегда был актером! И что даже сейчас я не актер, – быстро прибавил он, видя, что трагик вынул изо рта трубку, готовясь отпустить едкий комментарий. – Имея склонность к сцене и особенно к высокой трагедии, я, естественно, стал коммивояжером, так как считал, что самообладание и чистое, неразбавленное, непревзойденное нахальство – это именно те качества, которые я должен культивировать самым старательным образом!

– Послушайте! – начал было трагик, приподнимаясь со своего места, однако, не видя сочувствия на лицах членов труппы, снова сел и глубоко затянулся, а рассказчик продолжал:

– После этого я перешел к профессии гробовщика, так как вскоре понял, что мрачность – наиболее важное качество из всех шаблонных приемов, если мои амбиции когда-либо осуществятся. Тем не менее было странно, что я не преуспел ни в одной отрасли трагического искусства. Клиенты считали меня чуть-чуть слишком мрачным, а потому подозревали в несерьезности, прикрытой внешней мрачностью. Я обнаружил, что крупные центры цивилизации не спешат конкурировать в борьбе за мои зрелые усилия, поэтому, плавая по морям, постепенно приблизился к тому месту, где садится солнце, временно зарабатывая скудное пропитание тем, что рекламировал в окрестностях Черных гор новый лечебный центр, предназначенный для восстановления разрушительных последствий солнечных ударов или обморожений. И вот там-то все это и случилось… – он сделал хорошо рассчитанную паузу, а потом продолжил свой рассказ.

– Однажды вечером мы ехали по западному участку Скалистых гор по железнодорожному полотну, где каждая плохо уложенная шпала грозила оставить нас без зубов.

Путешествие в этой части света, конечно, вызывало очень большие трудности в те времена, о которых я говорю. Пассажирами были в основном мужчины – все изнуренные работой, все слишком нервные и нетерпимые ко всему, что мешало их работе или полноценному отдыху. Во время ночных перегонов постели спальных вагонов стелили рано, а так как все ночные поезда состояли исключительно из спальных вагонов, нам только и оставалось, что сразу же улечься и попытаться проспать как можно больше времени. Так как большинство из нас было обессилено дневной работой, то это всех устраивало.

Погода стояла плохая; все вокруг кашляли и чихали, что делало пассажиров раздражительными, тем более что большинство из них сами принимали участие в хоре из приглушенных звуков, доносящихся из-под пледов и из-за занавесок, но невозможно было выделить каждого нарушителя тишины в отдельности. Однако через некоторое время перемена позы – стоя, сидя или лежа – оказывала некое успокоительное воздействие, и периодический храп начинал вносить разнообразие в монотонность раздражающих звуков.

Вскоре поезд остановился на очередной станции. Затем последовали длительные периоды коротких рывков назад и вперед, таких неопределенных, которые особенно мешают некрепкому сну, после чего в спальный вагон вошли два новых пассажира – мужчина и маленький ребенок. Ребенок был совсем крохой, таким маленьким, что в своем невежестве бросал вызов всем правилам поведения в общественных местах. Он играл по своим правилам, а так как был крайне рассержен и одарен исключительно могучими легкими, то факт его присутствия и эмоциональное состояние, хотя его причина и оставалась тайной, стали очевидны всем. Храп прекратился, и его место заняли приглушенные стоны и ворчание; кашель, казалось, возобновился с новой раздражающей силой, и отовсюду доносилась возня недовольных, но бессильных людей. Занавески сердито отдергивали в сторону, кольца пронзительно звякали о металлические прутья, и нахмуренные лица с горящими глазами и поджатыми губами свирепо смотрели на нарушителя спокойствия, как теперь мы запоздало определили наше прежнее состояние. Новый пассажир, казалось, не обращал на это никакого внимания. Он упорно продолжал попытки утихомирить ребенка: пересаживал его с одной руки на другую, подбрасывал и баюкал.