«Я не попутчик…». Томас Манн и Советский Союз - Алексей Николаевич Баскаков

содержал ничего нового: никакого четкого «нет» коммунизму и разбавленное оговорками и недомолвками «да» западному миру. Кроме репрессий со стороны властей, Томас Манн опасался и нападок американских мейнстримных газет. 9 декабря 1952 года он записал: «Эрика предлагает позондировать почву <…>, не могу ли я получить швейцарское гражданство, пока меня чего доброго не лишили американского из-за травли»[383].

Советская сторона, судя по всему, не восприняла отрицательно статью Томаса Манна в «Ауфбау». Почтительно-деликатные публикации в «Теглихе рундшау», «Абенд» и «Фольксштимме» вышли еще до нее, но они были частью полемики вокруг пресс-конференции в Вене. Они позволяют предположить, что манновская «приверженность Западу» нисколько не обидела коммунистов. Для обиды у них, впрочем, и так не было оснований, ибо Томас Манн не сделал им ни одного прямого упрека. Все остальное было второстепенным.

К новому президенту США Дуайту Эйзенхауэру Томас Манн питал не больше симпатии, чем к его предшественнику Трумэну. В день его инаугурации, 21 января 1953 года, он записал: «Происходящее – не то чтобы “захват власти” [намек на 1933 год в Германии. – А.Б.], но нечто ему очень близкое. Инаугурационные празднества закончились. Изысканная болтовня, что касается насущного, да и та – ложь. О внутренней политике ни слова»[384].

5 марта 1953 года умер Сталин. Еще до официального известия о его смерти Эйзенхауэр сделал заявление, в котором, в частности, говорилось: «Невзирая на имена правителей, мы, американцы, по-прежнему молимся о том, чтобы Всевышний не оставлял Своим вниманием народы этой гигантской страны и дал им по мудрости Своей возможность жить в человечестве, в котором мужчины, женщины и дети будут пребывать в мире и дружбе»[385]. Заявление Эйзенхауэра ни в одном пункте не было сформулировано как политический «месседж» преемникам Сталина. Скорее, оно было духовно окрашенным выражением надежды на мир. Томас Манн не верил в искренность президента. «Эйзенхауэр, – записал он в тот же день в дневнике, – елейно-миссионерским тоном [обратился] к «русскому народу <…>»[386].

В такой же тональности выдержаны и прочие комментарии писателя к действиям новой администрации. Акцент в них немного смещается в пользу лояльности Западу, причем Запад, как и прежде, не ассоциируется с мейнстримом американской политики. Смена власти в СССР вызывает у Томаса Манна надежду на разрядку напряженности[387].

15 марта у него брали интервью два сотрудника франкфуртской студенческой газеты «Дискус». В ходе разговора выяснилось его отношение к первоочередной и принципиальной в контексте новейшей германской истории теме – массовому оттоку граждан ГДР в Западный Берлин. Оно было своеобразным: «Томас Манн морщит лоб и поднимает левую бровь еще выше, – писал интервьюер. – Он говорит о политике как о “безрассудстве”. “Бесконечно многие из тех, кто покидает свою родину с величайшими иллюзиями, познают горькое разочарование”». Более он ничего не сказал на эту тему, разве только интервьюер сократил его реплику. Оба сотрудника газеты тут же заверили его, что не собирались задавать узко политические вопросы, так как знали, «какие недоразумения часто из-за них возникают». Писатель ответил, что он был бы рад вообще игнорировать политику, но ее проблемы не дают ему покоя[388]. Затем разговор перешел на литературные темы.

Один момент остается неясным: был ли его ответ сокращен или же он действительно недооценивал явление, которое затем многие годы влияло на отношения между двумя германскими государствами? Или, может быть, он умышленно повернул разговор на человеческий фактор («величайшие иллюзии»), чтобы не углубляться в политическую составляющую вопроса? Запись в его дневнике о Берлинском восстании 17 июня 1953 года, которое усилило бегство граждан ГДР на Запад, по тональности напоминает его реакцию на события в Чехословакии в 1948 году. Запись гласит: «Мятеж рабочих в Восточном Берлине, конечно, спровоцированный, хотя и не без спонтанности, щадяще подавлен русскими [т. е. советскими. – А.Б.] войсками. Танки и выстрелы в воздух»[389]. Через неделю, 26 июня, он еще раз письменно высказался о «безрассудстве»: «Лицемерные траурные митинги в аденауэровской Германии по мученикам в русском секторе. 24 часа в сутки там людей заманивали и будоражили. Все это до крайности безрассудно»[390].

Восстание в ГДР в июне 1953 года было первым в Восточной Европе массовым народным протестом против коммунистической диктатуры, причем его движущей силой были рабочие. Резонно задать вопрос: Томас Манн не знал правду или не хотел ее знать?

В конце апреля 1953 года Томас Манн приехал в Рим, чтобы официально поблагодарить Национальную академию деи Линчеи за премию Фельтринелли, присужденную ему год назад. Речь шла о престижной награде от старейшей в Италии академической институции. Во время встреч и почетных мероприятий разговоры о политике и идеологии были неизбежны. Его издатели Джулио Эйнауди и Альберто Мондадори устроили в его честь прием, на который были приглашены многие литераторы и политики, состоявшие в Итальянской компартии. В примечаниях к дневнику Томаса Манна приводятся три газетные публикации, освещающие этот прием с разных точек зрения. Консервативная «Франкфуртер нойе прессе» указывала на присутствие большого числа коммунистов и предполагала, что Томаса Манна таким образом хотели выставить как представителя «прогрессивных левых». Однако режиссеров этого проекта, по мнению журналиста, постигла неудача: Томас Манн четко заявил, что не смог бы жить по ту сторону железного занавеса. Он слишком индивидуалист, чтобы симпатизировать коммунизму. С представителями ТАСС он, как не без удовольствия отметила «Франкфуртер нойе прессе», обменялся лишь несколькими вежливыми фразами. По сообщению «Франкфуртер рундшау», Томас Манн сказал, что обладает всеми недостатками антикоммуниста. От приглашений со стороны культурных организаций, за которыми стоят коммунисты, он, по его словам, отказался[391].

Коммунистический журнал «Вие нуове» обрисовал прием в честь писателя в совсем другом свете. Его корреспондент коснулся темы европейско-американских культурных связей, а также гуманизма Томаса Манна и дословно привел его короткий, но сердечный диалог с представителем ТАСС. Реакцию Манна на неудобные вопросы он не упомянул, но процитировал его ответ Ольбергу и «Путевой очерк», опубликованные четыре года назад. Эпизод, когда Томас Манн парировал чей-то политический выпад, журналист подал как провокацию в отношении писателя: «Также и в салоне отеля “Эксчельсиор” кто-то призвал Томаса Манна дистанцироваться от его “коммунизма”. Томас Манн ответил, что нетрудно установить, что он никогда не был коммунистом. Он был явно раздражен»[392].

К приемам и встречам со знаменитостями он был привычен. Но аудиенция у папы Пия XII, состоявшаяся 29 апреля 1953 года, его глубоко взволновала. Под ее впечатлением он записал в дневнике: «Родственное отношение к католической церкви и к коммунизму. Против них обоих – ни слова! Пусть