Колдовское наваждение - Аннет Клоу

— А твой чудесный ребенок? — задал вопрос Генрих. — Война всех нас состарила, Патриция. Многих она не только состарила, но искалечила морально и физически, но многих сделала лучше, проявив те качества, которые оставались ранее невостребованными. Кем бы ты была сейчас, если бы не война? Чьей-то капризной женой? И была бы ты счастлива? Ведь ты очень сильная, неординарная натура, Патриция! Пусть в трагических обстоятельствах, но ты получила возможность реализовать свои способности, а не остаться пустой кокеткой, кружащей мужчинам головы.

— Но душа моя так одинока!

— Патриция! — сказал серьезно Генрих и взял ее руки в свои. — Я люблю тебя, люблю давно, и ты это знаешь.

Она послушно кивнула головой, и слезы подступили к ее глазам. Он был такой хороший, такой милый, такой добрый и… так не подходил ей.

«Я хочу Эмиля! Одного Эмиля!» — предательски кричало ее сердце.

— Я предлагаю тебе мою руку, Патриция. Ты заслужила любви! Позволь мне сделать тебя счастливой!

— Но, Генрих! Я ведь замужем! — запротестовала Патриция.

— Замужем за бессердечным, лживым человеком, — подхватил Генрих. — Ты можешь получить от него развод. Судя по тому, что ты рассказывала, мы можем уличить его в нарушении супружеской верности.

— Но скандал… Я не хочу тебя втягивать в нечто подобное… — возразила Патриция.

— Я уже втянут во все, что касается тебя. Я это выбрал сам.

Патриция нахмурилась и посмотрела на водную гладь залива.

Освободиться от Эмиля… Разве не об этом она мечтала? Здесь, рядом, был Генрих, который предлагал ей любовь, доброту, и состояние — одним словом, все, о чем женщина может только мечтать. Но она знала… что не будет с ним счастлива.

— Генрих, — обратилась она к нему. — Даже если я расторгну брак с помощью суда, я все равно останусь замужней женщиной в глазах моей церкви! Я — католичка, и ты об этом знаешь.

— Но ведь и церковный брак можно отменить! — воскликнул Генрих.

— Иногда можно, — призналась Патриция.

— О, боже! Он заставил тебя выйти за него замуж. Затем он бросил тебя. Он унижал и оскорблял тебя… Ведь это веские причины для расторжения брака в глазах твоей церкви, — сказал Генрих.

Патриция стояла молча и смотрела на воду, а затем вздохнула и ответила:

— Я подумаю об этом, Генрих. Я обещаю тебе. Дай мне немного подумать. Я не хочу спешить.

Немец улыбнулся.

— Конечно, mein liebchen[2], ты можешь все обдумать. Ты же знаешь, что я терпелив и умею ждать.

Радостная улыбка озарила лицо Патриции. Какой же он был добрый человек, но, пожалуй, слишком положительный для нее. Сможет ли он когда-нибудь понять ее мятежную, страстную душу?

На следующий день Генрих Миллер уехал в Новую Англию заключать контракты с владельцами фабрик готового платья. Все военные годы они работали на армию, поставляя обмундирование для солдат, и сейчас были совершенно выбиты из колеи известием об окончании военных действий. Миллер надеялся воспользоваться их растерянностью и заключить максимально выгодные для себя контракты.

У Патриции появилось время обдумать предложение Генриха и почувствовать — действительно ли она будет скучать без него.

Да, ей было не только одиноко, но и плохо без него. В магазине се не любили — она была женщиной, сделавшей карьеру среди мужчин, и они побаивались и избегали ее. У нее не было времени, чтобы подружиться с дамами, жившими с ней по соседству.

Вечером, после работы, она с нетерпением бежала домой к Джонни, которого так любила, но общение с маленьким ребенком не могло заменить ей мужского внимания.

Вернувшись из поездки, Генрих ожидающе поглядывал на нее, но Патриция делала вид, что не замечает этих взглядов. Она действительно была рада его возвращению, но обсуждение вопроса об их браке решила отложить. Он понял это и не настаивал, а терпеливо слушал ее отчеты о делах в магазине, о ее новых идеях и о проделках сына Джонни.

Возвращаясь домой, Патриция продолжала думать о том, что рано или поздно ей необходимо дать ответ Генриху. Она не могла долго оставлять его в неопределенности и, если она не примет его предложения, то должна освободить его. Генрих представлял собой достойную и выгодную партию, и, может быть, он встретит женщину, которая сделает его счастливым.

Она перешагнула порог своего дома, и сын радостно бросился ей навстречу.

— Джонни! — воскликнула Патриция и обняла его крошечное тельце.

Какой же он был маленький, и как ей было страшно за него! Возможно, сейчас ему было достаточно ее любви, но потом… Как сможет она научить его тому, чему должен научить его отец? Мальчику нужен отец, с которого можно брать пример, и она никогда не заменит ему отца.

— Угадай! Что я нашел сегодня? — спросил Джонни.

— Не знаю, а что? — она улыбнулась и погладила его вьющиеся черные волосы. Он так был похож на своего отца. Как мог Эмиль уехать и бросить его, такого очаровательного ребенка? Неужели его не интересует сын?

— Я нашел улитку! Вот что! — гордо сказал мальчик.

— О! Дай-ка мне посмотреть! — сказала Патриция.

Джонни затряс головой.

— Это — секрет! — ответил Джонни.

Сначала она расстроилась, что у него уже появились секреты, которые он таит от матери, а потом поняла, что у ребенка должны быть свои тайны. Патриции не хотелось быть похожей на тех матерей, которые всю жизнь навязывают детям свое мнение.

Вдруг она с ужасом представила себе картину своего будущего через двадцать лет — одинокая средних лет женщина с потухшим взглядом, постоянно поучающая своего единственного взрослого сына и не дающая ему совершенно никакой свободы.

— Нет, такому не бывать, — прошептала она. — Такого не будет!

Но если она будет и дальше одинока, такой финал неизбежен. Она должна выйти замуж за Генриха, дать ребенку отца и не ограничивать свою жизнь только материнской любовью. Генрих станет хорошим отцом для Джонни, и мальчик сможет полностью доверять ему.

Его родному отцу, очевидно, не интересно, как растет его сын, заботу о котором он ограничил лишь материальной помощью.

— Джонни, — обратилась к сыну Патриция, — тебе нравится дядя Генрих?

— Дядя Генрих? — переспросил мальчик и утвердительно кивнул головой, — и его лошади тоже!

Патриция улыбнулась — конечно, лошади были для Джонни важнее всего. И вдруг его лицо, только что очень оживленное, чем-то омрачилось.

— Что случилось? — озабоченно спросила она.

— Я вспомнил дядю. Он был в доме у дедушки.

Сердце у Патриции защемило.

— Какой дядя у дедушки в доме? Кто он?