Башня. Новый Ковчег-3 - Ольга Скляренко

от его обычного окружения, была мало кому известна. Точнее, почти никому.

— Одевайся, дура, — грубо бросил он девушке, вздрогнувшей от неожиданности, вышел в коридор, прикрыв за собой дверь, и напоследок добавил: — Сиди тихо, не высовывайся.

Этот неожиданный стук мог значить одно из двух. Или всё очень плохо, настолько плохо, что Антон даже думать не хотел об этом. Или же, напротив, вмешался тот самый случай, который надо схватить обеими руками и использовать на полную катушку. И его хваленая чуйка ему подсказывала, что это как раз второй вариант. Неожиданный шанс, который при должном умении способен обеспечить ему победу — место в Совете или по крайней мере жизнь, что тоже немало.

Глазка тут не было, и Антон не без внутренней дрожи взялся за ручку и распахнул дверь, приготовившись к любой неожиданности.

* * *

Если бы не крайняя нужда и обстоятельства, Кравец никогда бы не имел дел с человеком, который сейчас сидел перед ним на диване в гостиной, щуря и без того узкие глаза на плоском как тарелка лице. Антону нравились психологические поединки, витиеватые беседы, в процессе которых можно было нащупать слабые места соперника, просчитать способы воздействия. А тут — Антон слегка покосился на туповатое и злобное лицо собеседника — какие слабые места, тут и мозгов-то нет, всё на инстинктах. Но на чертовски развитых инстинктах, отточенных непростой жизнью на самых нижних ярусах. И вот этих нечеловеческих инстинктов Антон всегда опасался, понимал, что тут ловкие психологические штучки не подействуют. Против лома нет приёма, вспомнилась ему какая-то старая поговорка.

Антон медленно прошёлся из одного угла комнаты в другой, засунув руки в карманы халата. Пожалел, что гость застал его в таком виде, можно сказать почти без штанов — из-под халата видны были худые, голые ноги. Антон заметил, как в узких глазах, почти потерявшихся в припухших веках, мелькнуло и тут же погасло что-то похожее на насмешку. Непроницаемое восточное спокойствие, замешанное на хитрости и жестокости, невозмутимое плоское лицо с приплюснутым, словно обрубленным носом — у этого парня даже кличка была подходящая, навевающая мысли о бесконечных степях и кочевых племенах, ордах, сметающих всё на своем пути. Татарин.

— Что у тебя? — Антон остановился.

— Так это… информация, она того… денег стоит, — раскосые глазки за припухшими веками жадно блеснули.

— Хорошая информация денег стоит, Игорь. Именно — хорошая, — поправил его Антон. Он упорно называл его по имени, словно это могло защитить от вековой звериной жестокости, сквозившей в ленивых, с трудом подбираемых словах.

— Так у меня и есть хорошая, — губы Татарина растянулись в улыбке.

— Ну, если хорошая, то заплачу. Не обижу, ты меня знаешь. Давай, выкладывай, что там у тебя, только быстрее, у меня мало времени.

— Деньги бы вперёд.

— Получишь, я сказал. Нет у меня сейчас с собой. Говори.

Узкие щёлочки из-под набрякших век недоверчиво блеснули, но жадность победила.

— В общем, прокололись мы тогда с Костылем малёхо… — начал Татарин издалека. — Подслушали нас, когда мы тёрли про ту станцию. Я сразу почуял, шушерил там кто-то, за дверью. Костылю сказал, а он — чего звонишь? А я такие вещи влёт секу…

— Кто подслушал? — перебил Кравец.

— Ну, так, один из наших. Мелкая сошка, шестёрка.

Антон почувствовал разочарование.

— Ну и разбирайтесь сами с вашей шестеркой, что я вам, нянька, что ли.

— Да разобрались мы, не вопрос.

— А я-то тогда тут причем? Мне, Игорь, вам за ваш прокол платить что ли? Чего-то я тут не понимаю, — Кравец присел напротив, заглянул в плоское широкое лицо своего собеседника. Жирные щёки, лоснящиеся, бугристые — память от подростковых угрей. Едкий звериный запах пота. — Сами прокололись, сами и разгребайте.

— Да разгребли уже, тряханули пацана чуток, он сам всё выложил. Хорошая информация, Антон Сергеевич. Не фуфло. Денег бы.

Кравец молчал. Выжидал. В душе появилось какое-то предчувствие. Пока ещё смутное, очень смутное…

— Будут деньги. Говори.

Татарин довольно хмыкнул.

— Короче, пацан один есть. Он с нашего этажа. Может, слышали. Который ещё с того карантина удрал … Слухи ходят, что он того, мутит с Савельевской дочкой… Шорох…

Антон едва сдержал возглас удивления.

— Что за Шорох? — с деланным равнодушием переспросил он, хотя уже понял, о ком говорит Татарин.

— Да Кирюха Шорохов.

— И что этот Шорохов? Он, что ли, вас подслушал?

— Не, подслушал Лёха. Он на Костыля шестерит. А Шорох, он кореш Лёхин…

— Игорь, говори понятнее, будь добр, — Антон, чтобы скрыть волнение, снова поднялся, медленно прошёлся по комнате. — Мне не очень интересно слушать про ваши взаимоотношения — шестёрки, кореша. Ты по делу давай.

— А я и говорю по делу. В общем, встретили мы сегодня Шороха, он как раз с девахой этой рыжей был, ну с Савельевской дочкой. Пацаны к ним подвалили, понятно цеплять стали, а то запонтился Шорох, западло ему теперь с пацанами. Ну побазарили, то, сё, и тут Шорох с Лёхой схлестнулся. Брякнул тому, типа, как припёрло, ты ко мне прибежал. Слово за слово, видим, скурвился Лёха, засыпался. Костыль мне подмигнул, ну мы Лёху и поприжали, вставили очки, всё, как надо…

Антон досадливо морщился, слушая речь Татарина, густо пересыпанную жаргонными словечками. Но суть была понятна, и… Чёрт, какое же невероятное совпадение. Кирилл Шорохов, тот самый пацан, появление которого спутало карты самому Литвинову. Или это не совпадение?

— В общем, чушпан этот нам всё рассказал. Зассал он, сдал нас тогда Шороху. А тот сразу и рванул куда-то. Лёха не знает, куда, это точно… Костыль ему и банок прописал, да и вообще помочалил знатно, так что, всё, что надо, мы с Лёхи выстригли…

Антон не слушал. Судьба Лёхи, как и методы выбивания сведений, которыми пользовался Костыль, его волновали мало. События замелькали у него перед глазами, разрозненные факты складывались в картину… очень интересную картину.

«Шорох, с Савельевской дочкой»… «рванул куда-то»…

Фотография Ники Савельевой, найденная им на той платформе. Пятна от якобы ржавчины. Картинка постепенно вырисовывалась. Нет, далеко не всё ещё было понятно, многое так и оставалось не