Плач палача - Наталья Рощина

– И как там Геннадий Иванович?

– Он в больнице, врачи делают все необходимое, – приостанавливаясь, ответила Нина.

– Да уж после тебя, пожалуй, им нечего делать. Угробила нашего Геннадия Ивановича, – зло сверкнув глазами, сказала вторая – совсем дряхлая, с трясущейся головой и руками. Нина не стала отвечать на это. Она только сжала кулаки и пулей влетела в подъезд. Но неугомонная старушка успела громко заметить: – От правды не убежишь! Колет глаза-то!

Закрыв за собой входную дверь, Нина опустилась на невысокий стул в прихожей. Дотянулась до выключателя, щелкнула его. Зажмурившись от яркого света, она оперлась о прохладную стену. Отсюда был виден открытый шкаф, измятая постель в спальне, стакан с водой, одиноко стоящий на журнальном столике в гостиной. Нина медленно сняла обувь, стащила джинсы, бросив их прямо на пол. Прошла к бару и, внимательно просмотрев все имеющиеся в нем бутылки, выбрала с надписью «виски». Это был любимый напиток Геннадия, когда он хотел снять напряжение.

– Плесни-ка мне заокеанского зелья, – устало говорил он в этих случаях, и Нина знала, что делать.

Сейчас же она открыла бутылку, зачем-то всколыхнула ее и сделала несколько больших глотков прямо из горлышка. Нина позволила себе такое впервые. Она решила, что сейчас можно. Крепче шампанского и мартини она вообще ничего раньше не пила, но эти два благородных напитка никак не соответствовали ее нынешнему настроению. Обжигающая жидкость перехватила дыхание, но через несколько мгновений приятным теплом растеклась внутри. Поведя глазами вокруг, Нина увидела, что портрет подмигнул ей. Это было слишком. Нина почувствовала легкое головокружение и, поставив бутылку на место, на едва слушающихся ногах отправилась в спальню. Там она, уже засыпая, сняла свитер, браслет и серьги и прыгнула в кровать.

Прохладная постель была слишком просторна для одного человека. Нина натянула одеяло до подбородка, легла на левый бок, лицом к окну. Она всегда засыпала на этом месте, глядя в окно. Ей не хотелось ложиться на подушку Геннадия. Она лишь прикоснулась к ней кончиками пальцев, не оставляя следов, и снова принялась сосредоточенно смотреть в окно. Геннадий много раз пытался узнать, что она там высматривает в этой пронзительно черной бесконечности, усеянной в ясную погоду миллионами звезд.

– Я жду знаков, сигналов. Иногда мне кажется, что звезды составляют некие фразы, предназначенные именно для меня.

– Какой ты ребенок, – улыбался Соболев, чем задевал Нину. – А еще говорила, что не любишь сказки.

– Я не отказываюсь, но звезды – это раскрытая книга жизни, не каждому дано ее прочесть. И сказки здесь совсем не при чем!

Нина вспомнила этот разговор, глядя сквозь стекла на черное небо, усеянное звездами. Она попыталась сосредоточиться, чтобы прочесть послание. Оно, может быть, давно дожидается ее, а она забыла об этой небесной почте. Нина вглядывалась в мерцающие огоньки за окном, не зная, что скоро для нее станет судьбоносной цифра «три»: через три дня Геннадия выпишут из больницы. Перед этим он напишет документ, в котором снимет с врачей всю ответственность за состояние своего здоровья. Еще через три дня, используя связи Геннадия, они распишутся в районном загсе. Тихо, без шумихи, только со свидетелями – семейной парой, с которыми Соболев давно поддерживал отношения. Нина отправит маме телеграмму, в которой сообщит, что теперь у нее новая фамилия, новая жизнь, и она счастлива. В чем-то она лукавила, но ей нужно было слишком многое объяснять маме, а желания делать это не возникало. Гораздо легче оказалось просто поставить в известность. А еще через три дня Геннадия не станет. Он будет умирать в мучениях, и только морфий на какое-то время станет его проводником в реальность.

Этот Первомай Нина не забудет никогда… Когда все закончится, на усталом, похудевшем лице Геннадия появится выражение облегчения и покоя. До Нины не сразу дойдет смысл происшедшего. Она будет долго смотреть на совсем новое, блестящее обручальное кольцо и разговаривать с Геннадием. Она будет разговаривать с ним все дни до похорон и много дней после. Это не будет ей казаться странным. Для Нины это общение станет чем-то жизненно необходимым. Память навсегда оставит некие пробелы. Нина о многом потом будет только догадываться, удивляясь. Похороны пройдут словно долгий сон. Она увидит невероятное количество людей, которые захотят проститься с ним. Многих она вызвонит сама, листая записную книжку Соболева. Большинство узнает об этом по цепочке, которая очень быстро передает дурные вести.

А пока она смотрела на едва заметные на пасмурном, неприветливом небе звезды и боролась с закрывающимися глазами. Когда сражаться с наступающим сном надоело, она уснула. За всю ночь она не проснулась ни разу. Тяжелый сон сковал ее веки, тело, даря сновидения, в которых она возвращалась в Саринск. Здесь ее встречали взволнованные и ликующие земляки, потому что ее приезд – несомненное событие для города. Она возвращалась победительницей, и единственное, что омрачало ей праздник, – среди встречавших не было ее мамы. Но огорчение не было долгим. Толпа восторженно скандировала ее имя и, принимая очередной букет цветов, она скоро забыла об этой досадной мелочи…

Открыв глаза, Нина повернула голову, и глаза ее расширились от удивления: рядом спал совершенно обнаженный мужчина. Бесстыдно раскинув ноги, он тихо посапывал. В комнате, несмотря на октябрь, было жарко, душно – одеяло сиротливо лежало на полу возле кровати, одна из подушек – тоже. Нина посмотрела на себя – полупрозрачные бикини были единственной одеждой на ее теле. Длинные волосы свисали с кровати, на ворсистый ковер. Нина боялась пошевелиться.

Ведь тогда проснется этот незнакомец, а она никак не может вспомнить, как его зовут.

Нина осторожно высвободила онемевшую руку из-под его головы и снова внимательно посмотрела в лицо мужчины. На вид ему было лет тридцать, короткие светлые волосы, яркие губы без определенной формы, словно два алых размытых пятна, выделялись на матовом лице. Кожа у него была очень красивого оттенка – любая женщина позавидует. Нина смотрела на него и пыталась вспомнить, какого цвета у него глаза, как будто только это и было важным. Но память отказывалась давать ответ на этот вопрос. Оставалось ждать его пробуждения.

Медленно повернувшись на спину, Нина снова затихла. Тупая боль в голове, сухость во рту означали одно – вчера она снова выпила слишком много. Это стало частым явлением за последние полгода. Когда она впервые очнулась после веселого вечера и не могла вспомнить ничего о том, как провела его, – испугалась. Тогда же и пообещала себе, что больше ни капли в рот не возьмет, иначе рано или поздно это убьет ее. Значит, слово, которое она дала себе, оказалось снова пустым звуком. Наверняка она заехала в один из многочисленных баров и провела у стойки несколько часов. Ей было необходимо находиться среди людей, отвлекаясь на их праздное веселье, флиртующие взгляды и движения. При свете цветомузыки все казалось нереальным, легким, бесконечным, и Нина погружалась в эту безумную эйфорию с головой.

После смерти Геннадия она стала панически бояться одиноких вечеров и убегала из опустевшей без хозяина квартиры в темноту ночи. Бывало, что она просто бродила по улицам. Сначала – вздрагивая от каждого шороха, а потом – с удовольствием и интересом прислушиваясь и присматриваясь ко всему, что происходит вокруг. Она получала необъяснимое наслаждение от мгновений, когда сердце замирало, а сердце уходило в пятки от неожиданных звуков, раздававшихся рядом. Сворачивая с немноголюдных улиц в ближайший бар, она избавлялась от страхов. Расслабление в баре стало самым доступным средством от одиночества. Она заказывала водку и пила рюмку за рюмкой, оглядывая едва освещенное помещение мутнеющим взором. Она ничего не ела, ни с кем не разговаривала, отвергая любые попытки подвыпивших посетителей познакомиться с ней. Ей не нужно было разговаривать, обзаводиться новыми приятелями. Она просто находилась в атмосфере, на первый взгляд лишенной проблем и горя. Нина ждала, что и ее боль быстрее утихнет, когда вокруг будет царить безудержное веселье.