Профессор Криминале - Малькольм Брэдбери

Со временем я стал замечать, что многие другие участники конгресса тоже нет-нет да и выглянут в окошко, полюбуются на гения, позволив себе на минуту отвлечься от самых насущных проблем, будь то благосостояние человечества, спасение экосистем или даже непреходящее значение литературных премий. Да, Криминале в зале отсутствовал, но все знали, что он рядом, неподалеку, и это как-то воодушевляло.

Кроме того, перед обедом, ко времени традиционного коктейля, философ всякий раз возвращался к массам и был неизменно благодушен, серьезен, даже озабочен, а к ходу конгресса проявлял глубочайший интерес. Не только мыслитель мирового значения, но и очень светский общественный человек. «Я непременно хотел присутствовать на сегодняшнем заседании, — говорил он, когда участники выходили подышать свежим воздухом на прохладную террасу. — Но внезапно мне в голову пришла одна идейка, которую необходимо было срочно обмозговать. Надеюсь, вы плодотворно поработали. Как диалог, состоялся? Расскажите же мне все как можно подробнее. Я не хочу упустить ни единого слова». Так он переходил от группки к группке, от человека к человеку — у каждого пороется в мозгах, с каждым найдет что-нибудь общее. «Знаете, архитектоника чистого звука поистине беспредельна, — говорил он музыковеду. — Она способна заронить в воображение самые неожиданные концепции, унести в такие высоты, куда не достигнет ни один космический корабль. Кстати, где вы шили этот чудесный костюм?» Или так «Ах, вы министр культуры? Это просто замечательно, что на конгрессе так много министров, гораздо больше, чем писателей. Лучшее свидетельство того, что в современном мире к литературе относятся серьезно. Это не может не радовать».

Пока Криминале подобным манером благословлял и исповедовал, Сепульхра следовала за ним по пятам и все время нудила: «Дорогунчик, тебе нужно отдохнуть. Ты совсем себя не жалеешь». «Что ты, я нисколько не устал, — отвечал он. — Разве ты не видишь, с какими интересными людьми я общаюсь? Какая тут может быть усталость». «Ты поздно ложишься, слишком много работаешь», — не отставала супруга. «Не ворчи, Сепульхра, а лучше поднимись-ка в номер да положи записи, которые мы с тобой сегодня сделали, в надежное место. Знаете, как древние говорили, — оборачивался он к очередному собеседнику, — мысль свободна, но и ее можно украсть». Звучало несколько оскорбительно, но никто почему-то не обижался, как никто не обижался на его злостные прогулы. Этому позволялось. Этот имел право на иронию и рискованное поведение. И делегаты охотно толпились вокруг него, с детской гордостью докладывая о подвигах, совершенных ими во время утреннего заседания. Криминале за комментариями в карман не лез — у него было собственное суждение по любому вопросу. В завершение беседы философ подытоживал суть предобеденных обсуждений каким-нибудь метким афоризмом, глубина которого с лихвой окупала отсутствие мудреца в конференц-зале. Общее мнение было таково: Басло Криминале, мистер Экспромт, способен в считанные секунды решить проблему, на решение которой обычному человеку требуется несколько часов напряженной работы мысли.

«О, какой таланто! — вскричал профессор Монца в первый же день, подловив меня на террасе перед обедом и схватив за локоть. — Это не мозг, а настоящая ртутти!» «Да, он производит впечатление, — согласился я. — Жаль только, его не было, когда выступала Татьяна Тюльпанова...» «О, но вы можете представлятти, как ужасно занят такой человекко!» — замахал руками Монца. «В самом деле?» «Ну еще бы! Книги! Финанца! Политико! Всем нужен, постоянно нарасхватто!»

В этот момент по толпе прошло некое шевеление, засуетились синие ливреи, наскоро приводя террасу в надлежащий вид, а несколько секунд спустя в дверях величественно возникла миссис Валерия Маньо. Шум болтовни стих, все тянули шеи, желая получше рассмотреть нашу знаменитую падрону.

Зрелище было впечатляющее, спору нет. Просторное платье с низким вырезом (наверняка шедевр какого-нибудь прославленного итальянского кутюрье; я заподозрил, что вчерашнее отсутствие падроны объяснялось очень просто — миссис Маньо покупала новое платье); абсолютно прекрасное и лишенное каких-либо возрастных ориентиров лицо, плод кропотливого труда хирургов и косметологов. По взгляду, которым наша хозяйка обвела террасу, я сразу понял, что она, как большинство знаменитостей, ищет собеседника поименитей. «Скузи, падрона!» — возопил Монца, подлетел к миссис Маньо и чмокнул ей ручку, но она небрежно отмахнулась от нашего председателя — нашелся более достойный объект. «Здорово, приятель! — зычно крикнула падрона, раскрывая объятья. — Как дела-делишки?»

Объектом августейшего внимания оказался, естественно, Басло Криминале. «Привет-привет, очаровательница», — отозвался он, приблизился и был одарен сначала объятьем, а потом и целой серией поцелуев. «Черта с два я бы сюда приперлась, если бы не ты, — сообщила миссис Маньо. — Как конгресс-то? Ничего?» «Можешь мне поверить, Валерия, конгресс просто замечательный. Наш Монца превзошел самого себя. Столько талантливых людей, а мудрость так и бьет фонтаном». «Господи боже, — удивилась хозяйка. — Послушай, если за обедом ты не сядешь рядом со мной, я крошки в рот не возьму, так и знай». «О'кей, договорились». «А как поживает мадам Криминале?» — обернулась падрона к Сепульхре. «Так себе, — ответила та. — Обед я, пожалуй, пропущу. Худеть нужно».

Вот почему на последовавшем вскоре обеде во главе собрания сидели только двое — миссис Маньо и Басло Криминале, падрона и протеже, американская космополитка и титан мировой культуры. Их теплая беседа, улыбки и заливистый смех грели душу всей международной ассамблее. Илдико, не соизволившая присутствовать на утреннем заседании и появившаяся лишь к обеденной трапезе, завистливо вздохнула: «Ой, ты посмотри, какие они счастливые! Даже Сепульхру сумели куда-то сплавить».

После обеда я предпринял вылазку в деревню — позвонить Лавинии. «Дорогуша, вчера вечером я присутствовала на совершенно изумительной свадьбе», — сообщила она вместо приветствия. «А кто женился?» «Как кто? Разумеется, Фигаро. Блестящая постановка, просто блестящая. А что там происходит у тебя? Как-то ты подозрительно затих». Я рассказал ей о красотах Бароло и о семейной идиллии Криминале. «Фрэнсис, семейная идиллия нас не устраивает, — встревожилась Лавиния. — Мы ведь телевизионщики. Позволь напомнить тебе фразу из твоего великолепного сценария — я наконец его прочла. Вот «Криминале — истинный Гаргантюа во всем, что касается радостей жизни, в особенности радостей плоти. Его жизненный путь овеян политическими парадоксами и романтическими тайнами». «Да-да, помню, — смутился я. — Что поделаешь, я тогда был значительно моложе». «Нет уж, Фрэнсис, вынь да положь мне тайны. Помни: залог успеха — интрига, конфликт, проблемность. Ты ведь не на каникулах, ты ведешь расследование. Семейная идиллия — камуфляж, я уверена в этом». «Что же мне делать?» «Рой землю носом. Устрой обыск в его комнате. В общем, не сиди сложа руки».

Однако первые дни конгресса прошли мирно, без каких-либо происшествий. Для этого времени года погода выдалась на редкость удачная: с утра свежо и ясно, после обеда, как по заказу, стремительный ливень. Настроение ландшафта сразу менялось, из классического — сочного, залитого солнцем — он превращался в уныло-романтический, с намеком на некоторую интимность. Вершины дальних гор окутывались туманом, ближние холмы придвигались еще ближе, кипарисы и скалы становились четче и контрастнее. Дождь повисал плотной портьерой, устраивал настоящее половодье всюду, где имелись канавы и ручейки. Зеленые гроты промокали насквозь, фонтаны с бессмысленным упорством пускали навстречу влаге небесной свои механические струи. Озеро подергивалось рябью, ослепительными фейерверками рассыпались каскады молний, и подчас особенно яркий пучок интенсивного света выхватывал из полумрака какой-нибудь замок или монастырь, которые при обычном освещении с Бароло разглядеть было невозможно. А потом дождь так же решительно прекращался, озеро немедленно успокаивалось, горы вылезали из укрытия, птички вновь выходили на сцену. «Бог — садовник, он знает, что природе нужно», — с чисто итальянской мудростью объясняли официанты во время ужина, когда участники конгресса при свечах уплетали спагетти, запивая их вином. Надо сказать, что с каждым днем писатели и политики привыкали друг к другу все больше, обнаруживая между собой немало общего.