Трудно быть феей. Адская крёстная - Ея Россо

Только подумал глядь, а коргоруша уже тащит ему чернильницу с пером и бумагой.

— Нет бумаге нонче доверия, — покачал головой Бабай Кузьмич. — Ты вот что… Притащи-ка мне чешуйку рыбную с кухни. Я на ней послание напишу, в шерстинках твоих спрячу, никто и не догадается! Рыбный дух все перебьет. Чего молчишь? Хорошо придумал? — домовой оживился, с кресла поднялся, принялся причиндалы для письма тайного из комода доставать. — Молчит он, ишь… Смотри тк и вовсе говорить разучишься, в кота черного обернешься…

— Не обер-р-р-нусь, — муркнул коргоруша и растворился в тенях, оставив Кузьмича одного.

Домоправитель достал иголку сосновую, сок березовый, слюду увеличительную, разложил все на столе и принялся ждать помощника с добычей. Не выдержал и вновь яблочко по тарелочке запустил. Смотрел-слушал и приговаривал:

— Ну погоди ужо, вот придет Соловушка, быстро тебя со дворца высвистит, забудешь, окаянная, как Жданушку обижать, над людьми царскими измываться.

Так ворчал Бабай Кузьмич, туда-сюда по дворцовым палатам вслед за царицей и Февронией «прыгая», и не заметил, как сверху на макушку плюхнулся ему паучок невзрачный. Блеснуло у гостя нежданного что-то в жвалах, спустился мизгирь по седым волосам к шее, нырнул за воротник и воткнул иголку зачарованную прямо в спину домовому. Вздрогнул Бабай Кузьмич, руку занес хребет почесать, да упал мышью серою на пол. Затопал ногами, заругался, только вместо слов понятных один только писк и слышался. Паук довольно лапки потер и исчез из коморки.

Вернулся коргоруша, удивился, что домового нет. Бросил добычу на стол, вальяжно на кресле расположился. И тут вдруг мышку обнаружил. «Непорядок», — лениво подумал хозяйственный коловерша, и прыгнул с места в карьер. Раздался глухой удар тела об пол, мышиный писк и наступила тишина. Только ходики на камине громко время отсчитывали, провожая трудный день, приветствуя вечер.

Скрипя клыками от отчаянья, мчался Сириус по горам, по лесам, по синим морям в сторону царства Берендеева к опушке заповедной. Домчался до избы, но сразу на рожон не полез. Всадника в черном проводил взглядом и затаился, наблюдая за поляной и избушкой. День погас, стихли дневные звуки, ожили ночные жители. Вспыхнули на частоколе черепа светом призрачным, озарили все вокруг. Да только не в полную силу горели глазницы, потускнела сила магическая со временем. Давно видать, хозяйка не питала фонари свои.

Сидел волк в засаде и размышлял: как ему внутрь попасть? Кто его знает, когда Ферония последний раз тут околачивалась? Вдруг личина истлела? Шандарахнет его избушка магией по логове и пиши, пропало. Кто тогда Вечному лесу поможет? Чуял волк, мало кто про беду фейную в государствах чужих ведает. Сам и то случайно узнал. Двоедушница не глупа, пути-входы запечатала, небось, и на письма-вестники охоту спланировала.

Подумал так да и шагнул на поляну в облике человечьем. В кармане потайном колобок золотой трепыхнулся, то ли одобряя, то ли почуял что. Сириус осторожно чудо-проводника сквозь ткань погладил и скользнул к избе тенью незаметной. Подкрался к забору, принюхался, уши волчьи насторожил. Чуть ярче полыхнули огни синие в глазницах, посветлее во дворе стало. Но никто на встречу не вышел, чуйка звериная не дёрнулась. Обернулся Сириус добрым молодцем и тихонечко к воротам распахнутым подошел.

Постоял, хозяйство оглядывая. Головой покачал: вот что значит, чужая сила в доме царит. Ворота покосились, давно к ним рука человечья не прикасалась, петли не смазывала, на запор не закрывала. Во дворе тропка коняшками вытоптана, а вокруг даже в темноте траву высокую видать, не кошеную. Такого беспорядка в помине при живой-то Яге не увидишь.

«Жива, жива Ягинюшка! — стукнула мысль по темечку, отгоняя думы мрачные. — Чомора сказала, в плену она. В коконе каком-то. Подсказал бы кто, где он спрятан», — тоска ладошкой холодной сердце сжала, Сириус встрепенулся, плечи развернул, прогоняя хмарь из души и шагнул гостем незванным в ворота. Пропустили его стражи Ягинины, створками не прихлопнули, огнем не спалили.

Подошел к избе волк, поклонился трижды, поздоровался, позволенья испросил войти да переночевать. Никто не ответил страннику, дверцей не скрипнул, на порог не вышел. А так хотелось вдохнуть полной грудью ароматы сдобы да пряностей. С детских лет помнилось, как встречала волчат Ягиня в другом царстве-государстве, пирожками мясными потчевала, медом лесным угощала, ягодой красной душистой. Водил их наставник в гости к Хозяйке путей, знакомил, про устройства мировое объяснял.

Тоскливо стало волку, едва сдержался, чтобы не завыть. Взошел на порог, аккуратно дверь приоткрыл, принюхался. Затхлостью дыхнула утроба деревянная, стылостью без огня и духа живого. В избе Сириус сразу свечи зажег да к печке метнулся. Заполыхали полешки березовые, озарили стены серые языками оранжевыми.

Симуран к столу подошел, на скамью присел. Скатерть серую разгладил ласково, крошки-пыль стряхнул. Стукнул потихонечку, чаю попросил и замер в ожидании. Чомора верила, артефакты Ягинины на личину сработают, с трудом, но признают магию хозяйки. Волк сомневался. Столько лет прошло, могла и выветриться, иссякнуть.

Кто-то тяжко вздохнул в темноте, будто ото сна долгого просыпаясь, и возле ладони Сириуса возникла кружка расписная. Пряный запах трав ароматных в ноздри впился, щекоча и сердце, тревожно замершее, отогревая. Волк скатерку погладил, поблагодарил, колобок из кармана достал, на стол выложил, обхватил чашку двумя руками и замер, убранство обветшалое оглядывая. Пил чай, думу думая: где Ягиню искать? А главное — как спасать, из кокона вызволять? Про такое колдовство доселе симуран не слыхивал.

На этой мысли волка будто кто по затылку погладил ладошкой ласково и шепнул на ухо: «Утро вечера мудренее», — Сириус вздрогнул, оглянулся, принюхался. Тишина в избе стояла мёртвая: сверчки не пели, мыши не шуршали. Только сердце его и билось о ребра громко до невозможности.

— Права ты, хозяюшка, — негромко молвил волк. — Спасибо за чаёк, за гостеприимство. Отдохнуть и вправду не помешает. Позволишь?

Ничего не ответила изба, только на скамье широкой появилась подушка и покрывало лоскутное. Сириус ласково ладонью по вещам провел, скинул сапоги, улегся и неожиданно для самого себя провалился в сон, едва голова коснулась пуха лебяжьего. Скрипнула дверца, из темноты в горницу скользнул черный кот. Запрыгнул осторожно волку на грудь, потоптался, лапками, покрывало приминая, улегся и замурчал, в прошлое Сириуса погружая.

* * *

И снится волку мир изначальный, боги молодые, ретивые. Первым свет увидел Велес — сына Рода, и стал покровителем всего живого. Однажды козлоногий Пан пытался похитить младенца, в подземное царство к Вию отнести. Да пока нес над морем, обронил в воды бурные. Люльку с Велесом прибило к острову большому. Пока несло по волнам, рос мальчик не по дням, а по часам. На сушу богатырем выбрался и тут же в драку полез. Злобный ворон белую лебедушку обижал, нападал, когтями железными тело нежное рвал, с собой унести хотел. Юноша страшную птицу одолел и обомлел. Лебедь белая девицей-красавицей оказалась, дочкой бога Сварога. Звали ее Азовушкой, владела она пучинами моря Азовского.