Головокружение - Франк Тилье

Губы его дрожали, они были не то фиолетовые, не то темно-темно-розовые.

– Ну вот я вам все рассказал. Я так и не узнал, что это был за тип и зачем он все это сделал. Зато я точно знаю, что не должен был вам ничего говорить. Ведь это я приволок вас сюда. И теперь вы меня убьете.

– Ага! – рявкнул Мишель.

Фарид мотнул головой в мою сторону:

– Пока мы тут сидели, я понял, что все это имеет отношение к тебе, Жонатан. Маловероятно, что он из-за меня все затеял. Он знал о грабеже, знал, что мы с тобой в каком-то смысле связаны. Точно так же, как ты связан с Мишелем через лейкемию. Это тебя он хотел уничтожить, а нас только использовал, меня и Мишеля. Мы всего лишь… орудия мести.

У меня перехватило дыхание. Горло и язык обожгло чем-то кислым. Значит, я и есть цель такой мести… Все усилия, многолетняя подготовка, поиски материала… И все подгадано как раз к моменту пересадки костного мозга у Франсуазы, с расчетом, чтобы мы страдали еще сильнее.

Я, Франсуаза, Клэр… И, кроме нас троих, еще один человек, умерший девятнадцать лет назад…

У меня в голове без конца вертелось одно ужасное имя. Потому что в этом была логика.

Макс Бек.

Но как… как, черт возьми, это было возможно? Как он смог выжить после падения? А потом спуститься с горы и при этом не умереть от голода и жажды? Я же сам видел, как он улетел в пятикилометровую расщелину, черт возьми!

Хотя… Мы же живы, а просидели в подземелье не меньше недели… Воля границ не имеет.

Я был далек от того, чтобы впадать в панику, но попытался вспомнить черты найденного в галерее трупа. Лысый череп… У Макса была шикарная шевелюра… Карие глаза, как сказал Фарид… У Макса глаза были голубые. Может, линзы? Все было как-то мутно и неясно. И так давно. Прошло девятнадцать лет. И все девятнадцать лет я пытался забыть.

И Макс все эти девятнадцать лет готовил долгую, бесконечную месть…

– Фарид, когда ты притащил нас сюда, Мишеля, Пока и меня, ты говорил о каком-то первом тюке. Ты его спустил еще девятнадцатого, и он был легкий. А это могла быть девушка весом в пятьдесят килограммов?

– Нет-нет, не думаю. Но среди инструментов была пила, которую он выбросил в пропасть двадцать пятого, держа меня под прицелом. В те дни, когда я оставался в шале, он спускался сюда работать. А пила… мне кажется, она нужна была, чтобы пилить лед. Вы не замечали, а во льду что-то виднеется, если хорошо вглядеться. Среди трещин есть такие, что явно сделаны каким-то инструментом.

Он перевел дух и выдохнул:

– И они расположены как раз вокруг непонятного темного пятна.

Я мечтаю о пении птиц, о запахе земли, размятой в пальцах, о зеленой сияющей листве растений, которые я заботливо поливаю. Мне хотелось бы купить клочок земли, где водились бы олени, кабаны и птицы, росли бы тополя и клены. Там я выкопаю пруд, где поселятся утки, а по вечерам рыбы станут выпрыгивать из воды, ловя насекомых. А в лесу будет полно тропинок, и мы с тобой забредем в самые укромные уголки… Выйдем на берег, к воде, и растянемся на траве. И обнаружим маленькую дощечку с надписью: «Вот он, реальный мир»…

Чарльз Боуден. Кровавая орхидея. Отрывок, который Жонатан Тувье велел выгравировать на пластинке розового гранита и поставил на тумбочку возле больничной койки Франсуазы

Мы погрузились в молчание. Мишель уселся между нашими закованными в цепи телами и затих. Он не двигался. Я пробовал кричать, спрашивал, что же теперь с нами будет, но не добился никакого ответа. Видимо, ему надо было обдумать дальнейшие действия. Убивать или не убивать? И как убить? Напрямую, с помощью оружия, или косвенно, уморив голодом, холодом и ранами?

Фарид стонал то громко, то еле слышно. Смерть подкрадывалась к нему медленно, исподтишка. Прошло долгое-долгое время, и Мишель ожил. С мрачным и загробным, как его маска, видом он разобрал наконец камни вокруг меня и ушел, не сказав ни слова и забрав с собой фонарь.

Я, насколько мог быстро, покатился по земле, чтобы размотать цепь, и пополз к стонущему Фариду. Теперь я мог двигаться свободно, мне не мешали ни цепь, ни каменная загородка. Все мышцы и кости отчаянно болели, локти и колени хрустели. Сгорбившись, я все ближе подползал к парню. Насколько же я постарел в этом подземелье, наверное, превратился совсем в старика…

Мишель ушел к леднику и теперь нещадно молотил камнем по льду. Осколки разлетались во все стороны. Я снял перчатки и оглядел свои руки. Они совсем одеревенели, сухожилия отзывались резкой болью. Я был одет, и то промерз, а что же говорить о Фариде, который лежал совершенно голый, да еще обездвиженный цепью?

Я принялся разбирать камни вокруг него, но у меня получалось слишком медленно. На его лице уже не отражалось ни страха, ни боли.

– Давай… Еще немножко, последнее усилие… Повернись на бок…

Он не шевелился и никак не реагировал на мои слова. Сжав зубы, я отодрал расплавленную вилку, прилипшую к коже, и толкнул его, чтобы он покатился по земле. Цепь размоталась и освободила заледеневшее тело. Я взвалил его на плечи, побрел к палатке и поспешно, со слезами на глазах, уложил его в спальник. Мишель искромсал ему подошвы, и это была действительно пытка. Больше он никогда не сможет ходить, ни в этом подземелье, ни вообще где-нибудь. Я начал лихорадочно искать его одежду, перерыл все спальники, заглянул под корематы. Нигде ничего. Тогда я выбежал из палатки и бросился к Мишелю. Я колошматил его кулаками по спине, а он все долбил и долбил лед, сдирая с рук кожу.

– Его одежда! Где его одежда?

Он даже не посмотрел на меня. Изодранная шкура моего пса раскачивалась у него на спине в такт каждому движению.

– В пропасти.

Я близок к панике.

– Дай тогда горелку, и немедленно!

– Если хочешь, возьми, она там, за красной линией.

Я вцепился в шкуру Пока и повернул Мишеля к себе:

– Я тебя прошу. Он умрет, если его сейчас же не согреть.

– Мы растратим весь газ. Это наш последний баллон.

Я стоял перед ним и силился отыскать за этой жуткой маской хоть каплю человечности. Отбежав к скале, я схватил камень покрупнее и поднял его над головой.

– Валяй, – ухмыльнулся Мишель. – Размозжи мне черепушку. Только смотри не промажь. Давай, я перед тобой на колени встану.

Он встал на колени и опустил голову. Чтобы убрать его из этого мира и, может быть, остаться в живых, мне надо было сделать всего одно движение.

Но руки мои вдруг ослабли, и я в ярости швырнул камень об лед.

– Ну как ты мог с ним такое сделать?

Мишель поднялся с колен:

– Правильный вопрос звучит не так: как ты мог сделать такую жуть, что мы все оказались здесь. По-моему, ответ прячется там, в толще льда.