Головокружение - Франк Тилье

Внезапно моя цепь натянулась, и я быстро перехватил ее свободной рукой. Теперь мне было не до рассуждений, я надеялся только на то, что Мишель найдет способ меня вытащить.

Саламандра осталась в своем ирреальном мире, а я потихоньку начал двигаться наверх, при каждом рывке набирая сантиметров пятьдесят высоты и долго оставаясь на одном уровне между рывками. Думаю, Мишель использовал валун для блокировки цепи, и это давало ему возможность передохнуть. Мышцы у меня одеревенели, кисти рук жгло как огнем. Не знаю, сколько времени я продержался, прежде чем сдаться на волю силы тяжести. Свет стал ярче, сверху послышались звуки. Наконец показался край расселины. Я уцепился за него исцарапанными пальцами, подтянулся и вместе с последним рывком оказался на четвереньках, задыхаясь и упершись ладонями в землю. Слева от меня распростерся бесчувственный Фарид, у него на виске вспухла огромная гематома. Когда я поднял глаза, надо мной стоял Мишель, подняв над головой кастрюлю.

Глухой удар…

И полная пустота.

Почему некоторые люди лезут в горы? Да просто потому, что туда не лезут другие.

Надпись на безымянном вымпеле на вершине Эвереста

Это возвращалось циклом, раз за разом. Кошмар, который не может найти дверь, чтобы закрыть за собой.

Чернота. Холод. Головная боль. И потом опять все сначала.

Я то открывал, то закрывал глаза. Результат был одинаковый: кругом царила полная тьма. Я попробовал пошевелиться. Но меня словно сдавил гигантский боа-констриктор: и дышать-то получалось с трудом, каждый вдох через боль. Любое движение грудной клетки сопровождалось клацаньем цепи. Руки плотно примотаны вдоль туловища, ноги крепко сжаты. Расплющены или, точнее, связаны. Правое плечо горело. Я помнил, как падал в пропасть, помнил, как нацелилась мне в голову кастрюля. А потом – полное отключение.

Пошевелиться не получалось. Повернуться на бок тоже. И я внезапно ощутил у себя за плечами какую-то огромную массу, которая не давала двинуться ни вправо, ни влево. В гробу было бы не лучше.

И тут я понял. Мое тело полностью обмотано моей же собственной цепью и обложено каменной стенкой. В мозгу возник образ двух овалов, сложенных Мишелем из камней.

Застенки.

Я вытянул шею: это единственное движение, которое мне удавалось. Голова оторвалась от земли, и сразу острая боль пронзила лопатки. Я ничего не видел.

– Фарид?

– Жонатан? Это ты, Жонатан?

В полной тьме его голос звучал испуганно, и в нем сквозила паника. Я догадался, что Фарид находится совсем близко от меня, не дальше метра. Он простонал:

– Мне кажется, теперь он станет пытать меня… Теперь он разозлился на меня. Каждый в свою очередь мы будем наказаны…

Вокруг нас все так же продолжали свою водную симфонию капли, срываясь с потолка и разбиваясь о землю. Холод все так же трудился над моим застывшим лицом, по-прежнему завывала пропасть.

– Ты давно очнулся?

– Не знаю! Может, полчаса назад, может, час… Жо… Жо, мне кажется, что под цепью я совсем голый. Он меня полностью раздел. Я ничего не чувствую. Ни рук, ни ног. Ничего. Это как если бы… я где-то плыл. Ступни словно висят в пустоте, но пошевелить ими я не могу, клянусь. Я умру от холода, Жо… И быстро умру… Уйти отсюда раз и навсегда. Я больше не могу…

Голый… о господи! Я бы ему не дал и двух часов. Дыхание мое невольно участилось, и мне стало еще больнее. Я увидел себя в агонии, обмотанного цепью. Мы сегодня плотно поели, выпили много воды. Сколько еще времени пройдет до смерти? Сколько часов? Сколько ночей? Я начал быстро прикидывать в уме: а что, если Мишель пробил-таки брешь в завале и смылся? А что, если маска все же взорвалась и теперь он там валяется в темноте?

Я громко позвал его по имени. Потом постарался думать о Франсуазе, о дочери, вспомнить их запах… И снова ничего не получалось. Нет, надо было успокоиться во что бы то ни стало. Я опять повторил весь список высочайших вершин мира, вслушиваясь в шум крови у себя в артериях. Потом сглотнул слюну и сказал:

– В тот раз, когда Мишель тебя застал… Мой пес тогда чуть не съел письмо, которое я написал жене и положил ей под подушку… А теперь этот мусорный мешок, поднятый из пропасти… Это твои дела, а?

– Нет, нет. Я к этому не имею никакого отношения. Зачем? И что там было, в этом мешке?

– Деньги. Много денег. Значит, вор – это ты?

– Деньги, говоришь? Но зачем мне было тащить сюда деньги? Ты что, совсем того или как? Чем меня обвинять, ты бы лучше сообразил, как нам выпутаться из цепей.

– Истина, Фарид. Может, Мишель добивается истины.

– Истина? Да вот она, истина: ты, твоя жена и вся эта ваша история с лейкемией… Из-за вас я вляпался в это дерьмо. Такая вот истина…

Он зашелся кашлем. Болезнь снова одолела его, дойдя до глубины бронхов. Ну, разве что он умрет быстрее, чем я.

Я вздрогнул. Мне в лицо ударил желтый луч фонаря. Между двумя каменными кладками в позе йога сидел Мишель, кулаками подперев подбородок. Похоже, он все время находился здесь и слушал. Должно быть, это мне приснилось, но мои усталые глаза, которые теперь мало что видели, различили у него на спине остатки собачьего меха. Сплющенная морда Пока свешивалась с маски, заляпанной кровью, а изодранная шкура доходила до колен. Ни дать ни взять зловещий шаман. Перед ним стояла горелка, в которой газ был явно на исходе, лежал острый камень и пластиковые столовые приборы. Я посмотрел на острый камень и прищурился. Нет, не может быть… Хотя я не был полностью уверен… По обе стороны камня виднелись тонкие ломтики мяса, плоские, словно отбивные.

Несомненно, мясо было человечье.

Мишель холодно уставился на Фарида:

– А я полагаю, что истину ты так и не рассказал.

Я увидел, как застыло лицо у Фарида, который, так же как и я, был зажат в камнях.

– Ты совсем спятил, – выговорил Фарид, стуча зубами. – Прекрати, пока все это плохо не кончилось. Выпусти нас.

Заметив куски мяса, араб весь выгнулся.

– Мишель… это мясо, – он откинул голову, тщетно пытаясь вырваться. – Скажи, что это такое?

Он уперся подбородком в цепь, словно пытаясь разглядеть сквозь металл свое нагое тело. Мишель принялся точить о скалу острый камень.

– У меня для вас хорошая новость. Несомненно, лучшая с тех пор, как мы здесь. Мне удалось пробить брешь в обвале. В общем, теперь есть дыра, через которую вполне реально протиснуться. За ней туннель, ведущий на пологий склон. Словом, можно делать ноги. Одна проблема: я один могу в нее пролезть с этой штуковиной на башке, но я не знаю, взорвется она или нет.

Опершись руками о землю, он наклонился к Фариду:

– Знаешь, я жалею о старых добрых временах, когда еще не все скотобойни были приватизированы. Можно было делать все, что захочешь. А теперь… Все регламентировано, все под наблюдением. Пропало удовольствие. Занятно, но у тебя такие же голубые глаза, как у свиней. Мне всегда было любопытно читать в их глазах проблески ума и любознательности, пока свиней не охватывал страх, когда их загоняли в зал забоя. Ты бы видел их абсолютный ужас! В человеческой жизни все-таки случаются незабываемые вещи.