Бледный огонь - Владимир Набоков

Строка 413: С пируэтом выпорхнула нимфа

В черновике легче и музыкальнее: Нимфетка совершила пируэт>>>

Строки 417–421: Я поднялся наверх… и т. д.

Черновик содержит интересный вариант:

Я бежал наверх при первом квохтаньи джаза

И стал править гранку: «такие стихи, как

„Взгляни на пляшущего нищего, на поющего калеку,

В героях пьяницу, безумца в королях“

Отдают тем бессердечным веком».

Затем послышался твой зов…

Это, конечно, из «Рассуждения о человеке» Попа. Не знаешь, чему удивляться больше: тому ли, что Поп не сохранил предлога («На») в начале четвертой строки, или же тому, что Шейд заменил эти прекрасные строки куда более вялым окончательным текстом. Или же он боялся оскорбить настоящего короля? Обдумывая недавнее прошлое, я никак не мог задним числом установить, точно ли он «разгадал» мой секрет, как он однажды заметил (см. примечание к строке[991]).>>>

Строка 426: Позади (На один топкий шаг) Фроста.

Имеется в виду, конечно, Роберт Фрост (р. 1874 г.). Этот стих представляет собой одну из тех комбинаций каламбура и метафоры, которые так удаются нашему поэту. В температурных графиках поэзии высокое есть низкое, а низкое — высокое, так что точка, в которой происходит полная кристаллизация, лежит выше тепловатого достижения. Вот что фактически говорит наш скромный поэт об атмосфере своей собственной славы.

Фрост является автором одного из величайших коротких стихотворений на английском языке, стихотворения, которое каждый американский мальчик знает наизусть, — о зимнем лесе, унылых сумерках и упряжных колокольчиках, кротко увещевательных в тусклом темнеющем воздухе, и этот дивный, берущий за душу конец — две заключительные строки, состоящие из одинаковых слогов, но из которых одна — личная и конкретная, а другая — метафизическая и космическая. Я не решаюсь цитировать по памяти, чтоб не переместить хотя бы одно драгоценное маленькое слово.

При всем своем блестящем даровании Джон Шейд никогда не мог заставить так осесть свои снежинки.>>>

Строки 430–431: Мартовской ночи, где издалека фары

Заметьте, как изящно в этом месте тема телевидения сливается с темой девушки (см. строку[445], вновь фары из тумана…)>>>

Строки 433–434: К… морю, которое мы посетили в тридцать третьем году

В 1933 году принцу Карлу было восемнадцать лет, а Дизе, герцогине Больстонской, — пять. Упоминается Ницца (см. также строку[240]), где Шейды провели первую часть того года, но тут опять, как и в отношении столь многих других захватывающих сторон прошлого моего друга, я не располагаю подробностями (а кто виноват, дорогая С. Ш.?) и не могу сказать, дошли ли они или нет, гуляя по берегу, до Турецкого мыса и увидели ли мимоходом с окаймленной олеандрами улочки, обычно открытой туристам, виллу в итальянском стиле, построенную дедом королевы Дизы в 1908 году и названную тогда Villa Paradiso или, по-земблянски, Villa Paradisa, но впоследствии в честь его любимой внучки потерявшую первую половину названия. Там она проводила летние месяцы первые пятнадцать лет своей жизни и туда же вернулась в 1953 году «по состоянию здоровья» (как было внушено народу), а на самом деле — королевой-изгнанницей; и там она живет и поныне.

Когда разразилась земблянская революция (1 мая 1958 года), она написала королю безумное письмо на ученическом английском языке, убеждая его приехать и оставаться у нее, пока положение не разъяснится. Письмо было перехвачено Онхавской полицией, переведено на земблянский язык индусским членом экстремистской партии, а затем прочитано вслух царственному узнику в нарочито ироническом тоне комедийным комендантом Дворца. Письмо содержало лишь одну — слава Богу, лишь одну — сентиментальную фразу: «Я хочу, чтобы ты знал: как бы ты ни оскорблял меня, ты не можешь оскорбить мою любовь», и эта фраза (если перевести ее обратно с земблянского) выходила так: «Я хочу тебя и люблю, когда ты сечешь меня». Он прервал коменданта, назвав его скоморохом и мошенником и разругав всех присутствующих столь ужасно, что экстремистам пришлось решать на месте, расстрелять ли его немедленно или отдать ему оригинал письма.

В конце концов ему удалось сообщить ей, что он заключен во Дворце. Доблестная Диза поспешно покинула Ривьеру и предприняла романтическую, но, к счастью, неудавшуюся попытку вернуться в Земблю. Если бы ей позволили высадиться, она была бы тотчас арестована, что отразилось бы и на побеге короля, удвоив его трудность. Письмо от карлистов, содержавшее эти простые соображения, остановило ее в Стокгольме, и она полетела назад к своему насесту в отчаянии и ярости (главным образом, я думаю, потому, что сообщение это было передано ей через ее двоюродного брата, добрейшего Кюрди Буфа, которого она ненавидела). Прошло несколько недель, и вскоре она пришла в состояние еще худшего волнения из-за слухов, что ее муж может быть приговорен к смерти. Она снова покинула Турецкий мыс. Она поехала в Брюссель и наняла самолет для полета на север, когда пришло новое сообщение, на этот раз от Одона, о том, что король и он покинули Земблю и что ей следует спокойно вернуться на виллу «Диза» и там ждать дальнейших известий. Осенью того же года ей было сообщено Лэвендером, что к ней приедет человек, представитель ее мужа, чтобы обсудить некоторые деловые вопросы, касающиеся имущества, которым она и ее муж совместно владели за границей. Сидя на террасе под джакарандой, она как раз писала Лэвендеру безутешное письмо, когда высокий, остриженный, бородатый господин с букетом орхидей Disa uniflora, издали наблюдавший за ней, вошел к ней сквозь гирлянды теней. Она подняла глаза — и, конечно, никакие темные очки и никакой грим не могли ни на мгновение ее обмануть.

Со времени ее окончательного отъезда из Зембли он посетил ее два раза, последний раз два года назад, и за это время ее бледная темноволосая красота приобрела новое меланхолическое сияние зрелости. В Зембле, где большинство женщин веснушчатые блондинки, у нас есть поговорка «belwif ivurkumpf wid snew ebanumf» — «красивая женщина должна быть как роза ветров из слоновой кости с четырьмя частями из эбена». По этой-то четкой схеме природа и создала Дизу. Было и еще кое-что, понятое мною только после того, как я прочел или вернее, перечел «Бледный огонь», когда рассеялся перед моими глазами горячий, горький туман разочарования. Я говорю о строчках261–267, в которых Шейд описывает свою жену. В то время, когда писался этот поэтический портрет, модель была в два раза старше королевы Дизы. Я хочу избежать вульгарности, касаясь этих деликатных предметов. Но остается тот факт, что шестидесятилетний Шейд придает здесь хорошо сохранившейся сверстнице тот эфирный и вечный облик, который она сохранила, или должна была сохранить, в его добром, благородном сердце. Любопытно тут то, что Диза в тридцать лет, когда я видел ее в последний раз в сентябре 1958 года, странным образом походила — конечно, не на ту г-жу Шейд, которую я знал, а на идеализированный и стилизованный портрет, написанный поэтом в этих строках «Бледного огня». В действительности он был идеализирован и стилизован, лишь поскольку относился к старшей из двух женщин; в отношении королевы Дизы, какой она была в этот день на голубой террасе, он представлял собой прямое, неретушированное подобие. Верю, что читатель оценит странность этого, ибо если он не оценит ее, то нет смысла в писании стихов, или примечаний к стихам, или вообще чего бы то ни было.