В поисках Эдема - Джаконда Белли

— Вера, Вера, — сказал он. — Тебе не кажется, что ты слегка преувеличиваешь. Дай ему молока. Он голоден.

— У нас дома жила маленькая собачонка, которая была еще девственницей, когда моя сестра принесла новорожденного котенка. Котенок принял собаку за свою мамку, и через какое-то время у нее появилось молоко, и она стала его кормить. Она не один год его так кормила. Главное, стимулировать молочные железы, я уверена.

— Но делай это, когда он не будет голоден. А то ты будешь его только расстраивать.

— А ты-то что в этом понимаешь!

— У вас, женщин, нет монополии любви к младенцам.

Он снова прилег. Посмотрел свой коммуникатор. Его молчание спасало жизни сиротам или обрекало их на вечное служение и зависимость от Эспада? Кому он окажет содействие? Чьим будет сообщником? Ребенок надрывался от плача. Вера подогрела ему молоко. Ребенок опустошил бутылочку в мгновение ока, оставив в ней лишь горы пены.

— Мне стоило оставить его плакать, — сказала Вера. — Иначе он так никогда не простимулирует грудь в достаточной степени, но я не выдерживаю.

— К счастью, — сказал он, как раз в тот момент, когда в комнату входила Криста с туристским рюкзаком за спиной.

— Вот она, — сказала раскрасневшаяся, возбужденная Криста, бросая рюкзак на кровать. — Я старалась идти как можно быстрее, но это стоило мне гораздо больших усилий, чем я думала. Мой друг очень нервничал. Он сказал, что контроль ужесточился в эти дни. Мне пришлось объяснить ему, в чем дело, чтобы он дал мне ее. Птичник ждет тебя в парке. Думаю, будет лучше, если я не пойду тебя провожать. Как покушал Ганс? — добавила она, обращаясь к Вере, которая продемонстрировала ей пустую бутылочку.

— Он не хочет брать мою грудь.

— Бедняжка между огнем и наковальней: мои слишком большие, а твои — слишком маленькие, — сказала она, смеясь и нежно целуя Веру. — Мы должны смириться.

— Без сомнения, материнство все расставит по своим местам, — улыбнулся Рафаэль, думая об ошибочном суждении, которое он сформировал о них за время путешествия, принимая их за людей, чересчур догматичных и обделенных чувством юмора.

Криста пригласила его присесть. Ей хотелось убедиться, говорила она, в том, что он понимал масштаб несчастий, которые обрушатся на Тимбу, если просочится информация о плантациях филины. Полиция по охране окружающей среды сожжет их. И все напрасно. Эспада сделают посадки где-нибудь в другом месте, а пострадают сироты.

— Я не думаю, что им пойдет на пользу мое молчание, — сказал Рафаэль. — Я не из тех, кто считает, что цель оправдывает средства. Это дилемма нравственного характера.

— Отправлять сюда токсические отходы глубоко аморально. Пожалуйста, давай не будем говорить о нравственности, — сказала Криста. — Мы сейчас не об этом.

— Но проблема именно в этом, — сказал Рафаэль. — Одно не оправдывает другое. Пока сироты выживают благодаря филине, их идиллическое существование будет иметь порочный подтекст. Фактически, они сообщники Эспада.

— Думаешь, перед нами не стояло такой дилеммы, — вмешалась Вера, умиротворенная, со спящим ребенком на руках. — Нам тоже не нравится, что сироты оказываются втянутыми в замыслы Эспада.

— У нас нет времени на философские дискуссии, — сказала Криста. — Для меня принципы никогда не будут превыше людей. Давайте заключим своего рода договор: мы уже давно подумывали поджечь плантации и взять под свою опеку Тимбу. Мы думаем, что сможем убедить самих сирот посодействовать нам, но прежде мы хотим получить от тебя согласие. Мы хотим, чтобы они сами пришли к этому решению, а не мы сделали это за них. Ты даешь нам обещание не делать этот репортаж, а мы пытаемся убедить их сжечь плантации. Ни завтра, ни послезавтра. Нам нужно время. Ты сможешь сделать репортаж после, о поступке, совершенном ими самими.

Был почти полдень. В комнате пахло грязными пеленками. Воздух сюда проникал лишь через одно-единственное окошко, высокое и узкое. Запах мысленно перенес его к свалке Энграсии. Там его ждали. Рвота, ожоги, боль стали, наверное, интенсивнее, чем вчера. В любом случае, он должен повременить со своим репортажем.

— Ну что ж, мне пора, — сказал он, поднимаясь, — но я вернусь при первой возможности. Я даю вам слово, что не предам огласке то, что мне известно. Надо хорошенько все это обдумать.

Рафаэль отправился в парк. В Тимбу не было жары. Близость гор способствовала тому, что здесь всегда было свежо. В воздухе витал запах кипарисов и сосен. Здесь не попадались надписи на стенах или иные следы войны. Постройки были грубоватые, яркие, из обожженного кирпича, бедные, но чистые, с крохотными садиками. Изгороди окаймляли галечные тротуары. Он проходил мимо дворика, огороженного металлическими прутиками, где играли дети, облаченные в одежду из одного и того же материала. Ткань в цветочек, родом с какой-нибудь фабрики по производству штор. Он подумал о Лучо.

— Как странно, что Мелисандра и Рафаэль не вернулись, — сказала Энграсия. Она ощущала себя так, словно какая-то невидимая рука вытащила из ее спины позвоночник, словно китовый ус из корсета. Лежа на подушках, она провела рукой по лицу. У нее болела голова. Она заметила, что время шло не по минутам, не по часам, а несоразмерными интервалами, которые вытесняли ее из ее собственного тела. Ее жизнь разлеталась на куски, причудливо мешая перед смертью в одну кучу образы из небытия и образы настоящего. В одной и той же комнате, где она спрашивала о Мелисандре и Рафаэле, она могла наблюдать, словно на ожившей фотокарточке, просторную, потрясающе светлую залу с белыми стенами, где ее мать вязала, сидя на элегантном позолоченном кресле-качалке. Время от времени мать поднимала взгляд от вязания, чтобы посмотреть на нее глазами, полными ребяческой радости, и делала ей руками заговорщицкие жесты, чтобы она поторопилась.

Энграсия снова открыла глаза, встряхнула головой, и образ из потустороннего мира пошатнулся, словно отражение в пруду. Ее мать уцепилась руками за кресло, чтобы не упасть.

— Ты слышал меня, Жозуэ, — повторила она. — Это ненормально, что они не вернулись. Поезжай в гостиницу на джипе, может, Хайме что-нибудь знает о них.

— Уже не понадобится, — ответил Жозуэ, высовываясь в окно, — Хайме как раз подъезжает к нам.

— Отнеси ему желтый костюм. Пусть наденет, прежде чем войдет сюда, — взволнованно сказал Моррис, приподнимаясь на диване.

Хайме в нерешительности остановился перед входом во двор. Вся деятельность остановилась: не было слышно непрерывного жужжания торгующихся посетителей, предлагающих на обмен свои товары, не было видно постоянного перемещения вещей в разнообразные тележки, тачки, на которых их увозили. Не слышно было и голосов чернорабочих. Можно подумать, что это безмолвное, угрюмое воскресенье. Даже солнечным лучам, водопадом льющимся на вещи, пальмы, не удавалось развеять ощущение пасмурного дня, дурные предвестия. Он содрогнулся. А что я еще ожидал? — спросил он себя. Но разум не прекращал выделывать свои шутки, пытаясь разглядеть обыденное и привычное даже в трагедии. Силуэт какого-то мальчишки пересек двор по направлению к библиотеке. Он уже собирался окликнуть его, как появился Жозуэ со сложенным на руке костюмом.