В поисках Эдема - Джаконда Белли

— Вам надо надеть это, Хайме.

Тот в растерянности посмотрел на него.

— Почему это должен надеть я, а не ты? — спросил Хайме.

— Я недавно его снял. Я не хожу в нем все время, но профессор Моррис, если не видит на нас костюмов, очень беспокоится.

Жозуэ проводил его до крыла, в котором располагались комнаты Энграсии. Хайме, чувствующий себя неловко, облаченным в костюм, поинтересовался состоянием пяти больных ребят. Они предпочли устроиться на пледах на полу в библиотеке, объяснил Жозуэ; каждому поставлена капельница, каждый развлекается, разглядывая любимые фотографии, книжки с иллюстрациями. Никто не захотел дальше оставаться в лазарете. Остальные ребята были рядом с ними, не оставляли их без присмотра ни на минуту.

— Я совершенно разбит! Слишком много несчастий за такое короткое время, — сказал Хайме. — Эспада держат Мелисандру в одном из подвалов форта! Я только что узнал об этом.

Он зашел в комнату. Жозуэ вышел в коридор. Опечаленный и серьезный, Хайме обнял своих друзей, одновременно повторяя им историю, приключившуюся с Мелисандрой. Энграсия не дала ему времени на соболезнования. Она хотела услышать в деталях то, что было ему известно.

Он толком ничего не знает, предупредил Хайме, но один повар, который, по счастливой случайности, работает в казарме для войска, слышал, как двое солдат спорили, кто понесет поесть рыжей.

— Он пришел сообщить мне об этом после обеда, как только закончилась его смена, — сказал он. — Я немедленно выехал сюда. Я подумал, что у тебя, Энграсия, больше возможностей помочь Мелисандре.

— А Рафаэль? Что с ним произошло? Разве он был не с ней?

— Нет, — ответил Хайме с видом сокрушенного достоинства, приступая к рассказу о том, о чем они договорились с Рафаэлем, что, возможно, филина облегчит их боли, об отъезде Рафаэля в Тимбу, о своем решении предложить Мелисандре вдвоем отправиться вслед за ним и о ее поспешном отъезде утром в одиночестве.

— Конечно! — воскликнула обессилевшая Энграсия. — Они используют Мелисандру, чтобы заставить молчать Рафаэля. Ай, Хайме, Хайме. Хотя, нет, спасибо, конечно, спасибо.

Энграсия легла на кровать и застыла.

— Вот видишь, Моррис, — сказала она наконец с закрытыми глазами. — Моим фантазиям о взрыве в казарме Эспада суждено воплотиться в жизнь, после всего-то! Призраки из Вивили посетят братишек этой же ночью!

— Но что будет с Мелисандрой? — спросил Моррис, приподнимаясь.

— Они вернут ее нам, не беспокойся. Прежде, чем мы все взлетим на воздух, она выйдет оттуда.

— О чем вы говорите? — уточнил Хайме, напуганный услышанным.

— Мои ребята не будут умирать в постели, Хайме. Ни они, ни я. Мы проводим Эспада в мир иной. Когда сначала мне пришла в голову эта мысль, меня вдохновляли на этот шаг только абстрактные доводы, гуманистические. — Она иронично улыбнулась между рвотными позывами, после чего ее вырвало в ведро, стоящее возле кровати. — Прости, Хайме. Вот вознаграждение за работу на свалке. Как я уже говорила, теперь у нас есть конкретная причина, очевидная, весомая, которая, надеюсь, убедит профессора, лежащего на соседней постели.

— Но это же безумие! — воскликнул Хайме.

— Я хочу сказать тебе, друг мой, что это решение всех заразившихся, эта смерть не должна слишком надолго затянуться. У нас мало раствора для капельниц, и когда он закончится, если мы еще будем живы, то будем мучиться, с филиной или без нее. Никому из нас этого не хотелось бы. Таким образом, мы доберемся до Эспада, все сверкающие, в ореоле славы. Мы раскрасимся безумно красиво. Никто в Синерии не забудет эту ночь, а чтобы не посвящать никого в эту тайну, этой ночью не мы, а сами Призраки из Вивили посетят наших любимых братцев, — хвастала Энграсия с шутовскими гримасами, вынужденная лежать на постели возле металлической подножки, на которой висел мешочек с раствором.

Хайме испуганно смотрел на нее.

— Дай мне, пожалуйста, бумагу и ручку, — попросила Энграсия. — Я должна написать кое-какие распоряжения.

С дивана Моррис посмотрел на Хайме с выражением смирения.

Какое унижение быть связанной, точно животное, изолированной от света, от воздуха. Как следует поразмыслив, как будто речь шла о каком-то трансцендентальном решении, Мелисандра пришла к выводу, что у нее не оставалось другого выхода, кроме как выпустить горячую жидкость, облегчиться, пока не лопнул мочевой пузырь. Она уже не могла терпеть боль внизу живота.

Уф! Какое же удовольствие послать, наконец, к черту приличие, достоинство и помочиться в штаны. Почувствовать это как освобождение, непрекращающийся оргазм, бесконечно длинный. Мелисандра заплакала. Она могла бы вынести все это, если бы кто-нибудь пришел и подтвердил ей, что она жива, что не умерла внезапно, и что это был не ад. Однако всё свидетельствовало о его существовании. Как отделить реальность от иллюзии в замкнутом пространстве, без движения, без звуков радости и боли? Как доказать, что ты еще существуешь?

Когда послышались шаги, она так хотела пить, что пыталась опустить голову к полу между своими ногами и почувствовать, по крайней мере через мешок, влагу собственной мочи. Это, конечно, было невозможно, но это занятие отвлекало ее от всяких мыслей, пока она не услышала глухой, ритмичный звук приближающихся шагов. Какой парадокс — испытывать подобную радость, какой абсурд! Если бы охранник, открыв дверь, смог увидеть ее лицо, то заметил бы, как ее губы расплылись в широкой улыбке, казалось, если бы она знала, утро сейчас или вечер, то сказала бы ему «добрый день», «привет», «добрый вечер». Так потерпевший кораблекрушение приветствует первого встречного человека на пустынном острове, но Мелисандра вовремя сдержалась, смогла осознать безнадежность этого приступа любезности и в скором времени до отчаяния захотела снова остаться одной.

Вошедший вначале ничего не сказал: приподнял мешок настолько, насколько это было нужно, чтобы открыть ей рот, и подсунул тарелку к ее губам. Первым порывом Мелисандры было желание отказаться; она понимала, что охранник обращается с ней хуже, чем с животным, ведь могла же она по крайней мере видеть, что ест, но все же решила в ярости съесть то, что было перед ее носом, и вцепилась зубами в тарелку с рисом и фасолью, которая сразу выскользнула. Она услышала легкую садистскую усмешку мужчины и отодвинула лицо.

— Я так не могу есть это. Лучше дайте мне воды, — сказала ока, мысленно взывая к состраданию.

— Воды захотела? Так значит, да? — слышала она голос, от обладателя которого Мелисандра могла видеть только солдатские сапоги.

— Кто вы? Почему я здесь? — спросила она.

— Ты написала в штаны… шшш… — осуждающе зашикал он.

— Я не смогла найти туалет, — сказала она с сарказмом.

— Если я дам тебе воды, ты снова это сделаешь, — сказал он ей.

— И что? Я все равно уже мокрая.