Лубянская ласточка - Борис Громов

…Алыптадт – не тронутый временем и человеком прекрасный островок Средневековья в центре современного индустриального Кельна. Множество баров, кафе и кондитерских радуют умученных туристов, желающих вытянуть ноги за кружкой пива или полакомиться пирожными. В один из таких баров вошли двое – молодая дама и мужчина средних лет. Дама пожелала «столик возле окна – хочу видеть собор».

– Все такая же любительница прекрасного и вечного, – улыбнулся ее спутник, отодвигая тяжелый резной стул, – садись и любуйся.

– И ты почти не изменился, Эдик, – заметила дама, расстилая белоснежную салфетку на точеных коленях, щедро открытых короткой юбкой.

– Зато ты, Натали, совершенно другая.

– Постарела?

– Упаси боже – возраст ни при чем: ты стала еще прелестнее. Просто сейчас передо мной сидит независимая, крепко стоящая на нашей грешной земле дама. И, судя по всему, отлично обеспеченная. Я угадал?

– Почти.

– Ясно, – захохотал Бутман. – У тебя пока еще нет всех денег, каких тебе хочется. Ах, Натали, Натали! – И, отсмеявшись, уже серьезно предложил: – Давай их делать вместе. Кстати, моя дорогая, пора обзавестись собственной галереей.

– Эдик, ты представляешь, во что это обойдется в Париже? Я давно думаю, где можно выставлять и продавать антиквариат. Ты прав: я довольно обеспеченная дама, но сейчас мне пришлось бы потратить все, что у меня есть. Ну… почти все.

– Понятно. – Бутман видел, что его бывшая любовница лжет. Мастерски. – А если я тебе предложу партнерство?

– У тебя есть такие деньги? Тогда почему ты до сих пор в Кельне, а не в Париже?

– «Париж открыт – но мне туда не надо», – пропел Эдик строку из Высоцкого. – Здесь, в Кельне, масса галерей и ателье, где можно найти весьма интересные вещи. Не хуже, чем в Париже. Не говоря уже о ярмарке, куда съезжаются тысячи художников со всей Европы. Что касаемо денег… – Эдуард зажмурился, прихлебывая знаменитый «Кельш». – Чертовски вкусное пиво!.. Что касаемо денег, то их много. И не только денег – есть камушки и еще кое-что. Но находится мое сокровище в Новом Иерусалиме.

– Где-где?! – Натали едва не подавилась колбаской. – Дачу твою обыскивали сутки. Приезжали с миноискателями. От меня гэбэшники неделю не отставали: «Скажите, где Бутман прячет валюту?» Как будто ты показывал мне свои схроны.

– Знаешь, один тайничок комитетчики обнаружили – дома, на Сретенском бульваре. – Эдуард вновь отхлебнул пива. – Кольца, перстни – дорогие, конечно, но бог с ними. А вот икона рублевская… Икона ба-а-алыпие деньги стоила. Они ее не нашли – иначе она бы значилась в списке конфискованных вещей. Вероятно, она так и осталась в тайнике. А все остальное как конфискат пошло с молотка. Были тогда такие закрытые склады, откуда номенклатура потом покупала эти конфискаты за бесценок. Кто купил полушкафчик – теперь не найдешь. Жаль…

Натали и бровью не повела.

– Я знаю, соседи понятыми были.

– Помнишь то лето, когда по Москве слух прошел, что готовится новый закон о спекуляции валютой? Никита-гаденыш расстрельную статью приказал ввести в Уголовный кодекс. Я помчался на дачу. Там доллары, золото, бриллианты – все лежало в портфеле на чердаке. Представляешь? Времени в обрез. Прятать на участке – обнаружат. Ну нашел я местечко. Еще пару дней – и не сидеть бы нам с тобой на берегу Рейна, попивая светлое пивко.

– Когда тебя выпустили, ты их забрал?

– Нет, что ты. Я ведь сначала попал в лагерь в Италии, как и все евреи перед отправкой в Израиль, куда я так и не доехал… О том, чтобы вывезти валюту и прочее, и думать не моги. Когда я улетал в Рим, меня в Шереметьеве насквозь рентгеном просветили, – хмыкнул Бутман. – Спецобслуживание на прощание устроили… Постой, постой, Натали, – вдруг оживился Эдуард. – Ты сказала, что свободно ездишь в Москву к маме? – И вновь сник: – Однако таможни все равно не миновать…

– А если я гарантирую доставку твоих сокровищ? – Натали пристально посмотрела в глаза «учителя». – На партнерских условиях, разумеется. Половина – моя.

– Не представляю, как ты это сделаешь.

– Не бери в голову. Условие годится?

– Условие подходит. – Бутман с интересом изучал «свое произведение». – Поздравляю, деловая женщина.

– Тогда рассказывай

Натали провела в Кельне неделю, а не пару дней, как собиралась. Эдуард показал ей самые интересные галереи и ателье. «Такое впечатление, что здесь каждый второй житель – коллекционер», – удивлялась она. В Кельне любовь к искусству – традиция давняя. Только в собственности города находится восемь художественных музеев. Знаменитый «Людвиг», далее – «Вальрафф-Рихартц», обладающий роскошной коллекцией от римлян до импрессионистов. Десятки частных собраний, открытых для доступа, наконец, живущие своей особой жизнью бесчисленные ателье кельнских художников. Город заслуженно гордится славой европейского центра современного искусства.

Бутман понимал: теперь в их связке Натали – главная. Вчерашняя Элиза Дулитл из арбатской коммуналки превратилась в настоящую европейскую бизнес-леди. Его роль – вторая. Однако и Натали отдавала себе полный отчет кое в чем: самостоятельно, без знаний и бесценного опыта Эдуарда, ей не заработать и половины того, что они сумеют огрести вдвоем. Ситуация устраивала обоих. И Бутман приступил к реализации проекта.

– Большая финансовая перспектива сегодня в русском авангарде. Лет через двадцать, положим, появится интерес к Айвазовскому, Репину, Брюллову. Не раньше. Сейчас люди готовы платить бешеные деньги за Малевича, Ольгу Розанову, Кандинского. Их картины пока можно найти и, главное, купить за бесценок. И мне такие места известны. Кстати, а ты знаешь, как сумел сделать себе несравненную коллекцию русского авангарда знаменитый Костаки?

Натали кое-что слышала о Георгии Костаки. Однако Бутман счел нужным более подробно рассказать об этом необычном человеке и его судьбе. Родился Георгий в Москве в 1912 году. Его отец, наследник династии богатых коммерсантов с острова Закинф, владел чайными плантациями в Узбекистане, торговал чаем в Москве. Так получилось, что Георгий рос в русской, а не в греческой культуре: язык предков знал плохо, говорил на нем с сильным акцентом, с трудом подбирая слова. Налаженный, обеспеченный быт рухнул в 1918-м.

С началом НЭПа семья вновь, благодаря коммерческой жилке отца, встала на ноги. А с концом новой экономической политики семейство Костаки оказалось в двусмысленном положении. Стало непонятно, как жить. Дело в том, что этим московским грекам удалось сохранить паспорта подданных Греции. Будучи по культуре русскими, они оказались иностранцами. Это в какой-то степени спасало, но одновременно отрезало доступ к работе и образованию. Георгий Костаки даже не смог окончить среднюю школу.

В пятнадцать лет Георгий начал работать грузчиком на рынке, стал приторговывать сам. В отцовском кабинете висели картины. А когда любознательный мальчик попал в Третьяковскую галерею, ему показалось, что те холсты, что дома, похожи на картины, выставленные в музее. Действительно, в домашней коллекции умершего к тому времени Костаки-старшего были «малые голландцы». Так называли работы старых мастеров за кабинетный формат.