Тонкий тающий след - Наталья Лирник

И, убедившись, что Ленка покорно молчит, сообщила:

– Я ушла от Вадима. Можешь развивать свой успех.

– Как ушла? Надь, ты совсем?

– Может, и совсем. Пока не знаю. И я даже верю, что, возможно, между вами действительно ничего не было. Так вот я тебе сообщаю, что самое время попробовать, – отрезала Надя и нажала на отбой.

* * *

Желтый свет лился в старый сад через окна с частыми переплетами. Ни телевизора, ни компьютера – у Светки на столе была кружка с чаем и книжка. «Рассечение Стоуна», – машинально прочитала название Надя. Интересно, о чем это…

Забравшись с ногами на старый диван, Надя смотрела, как Светка разглядывает ее девочек, разложенных на огромном столе, за которым скоро будут сосредоточенно трудиться юные художники. В том, что у подруги все получится, Надя не сомневалась ни минуты.

Лицо у Светки было строгое, карие глаза, казалось, потемнели еще больше обычного. А руки, медленно двигавшиеся над холстами, плавали из стороны в сторону, как будто дирижируя неслышимым дуэтом из «Лакме» Делиба.

«Под густой купол ветвей, где белоснежный жасмин переплетается с розами, на берег реки, где цветы смеются поутру, пойдем же, спустимся туда. Нежно повлечет нас течение, трепещущие волны подхватят нас беспечною рукою… Пойдем же, доплывем туда, где дремлет исток реки, и поет, поет птица…» – вспоминала Надя арию, которую так любила в детстве и которая так невероятно шла блистательной Любови Николаевне.

– И вот это пролежало в папке двадцать лет? – Светка смотрела на Надю сурово и требовательно.

– Свет, я работала. – Надя была вполне уверена в своей правоте и не собиралась сдаваться. – Я строила семью. Я делала то, что была должна.

– Не сердись. Конечно, ты все делала правильно. Наверно… А почему ты перестала рисовать, Надь? Разве это нельзя было совмещать?

– Свет, ну как ты себе это вообще представляешь? Марина уехала, у меня маленький Лешка, Вадим рисует… Если бы еще я взялась рисовать, от дома бы ничего не осталось. – Надя не сердилась на подругу, но сейчас был тот самый момент, когда «сытый голодного не разумел».

– Ну да, конечно. Мне легко говорить, я же без детей, – Светка понизила голос и отвела глаза. – Я без сарказма, Надь. У нас с тобой и правда все было очень по-разному, я не имею права тебя судить. И никто не имеет. Но я вот смотрю на них сейчас – и не понимаю, как, ну как вот это может лежать где-то в пыли, в углу, это же прекрасно, Надя!

– Да брось. – Надя поежилась от ощущения счастья, которое внезапно согрело ее всю.

– Да какое брось! Надь, ты бы видела, что сейчас висит в галереях. Что на рынке вообще происходит. Сколько там случайных людей, ремесленников, копиистов, у которых нет ничего своего, одни подражания… А твои работы… В общем, это нельзя бросать. Тебе надо хотя бы какое-то время выделить в твоей очень занятой жизни, чтобы снова рисовать. Надь, ты не себе это должна, понимаешь?

– Как не себе? – Надя смеялась, ей было радостно, но слова Светки были все же слишком пафосными, чтобы их принять всерьез.

– Я серьезно. Если тебе что-то дано, ты должна это делать для людей. То, что тебя саму от этого прет, конечно, хорошо, но это детали. Главное – ты должна делиться, понимаешь? От каждого по частичке – и в мире станет больше красоты. Каждый должен сделать свой вклад. Мы ведь для этого рождаемся, в конце концов! – Светка говорила так убежденно, что Надя тоже посерьезнела. – Ты пойми, я же с детства это вижу. Как пела мама и как от ее пения люди становились особенными, какие у них становились тихие и светлые лица. Как отец читал свои лекции, и у студентов горели глаза. Потом в издательстве – это авторы, которые пишут, потому что не могут не писать, а потом получают письма от тех, кого их книги спасли, или хотя бы помогли что-то понять, или порадовали хотя бы. Это как врачи, понимаешь? – Светка кивнула на толстый том «Рассечения Стоуна». – Они не могут не лечить, у них клятва Гиппократа. И у художников должна быть такая клятва, Надь. И у тебя. Нельзя просто взять свою жизнь и растратить ее на быт, на деньги, на то, что просто испарится. Надо оставить след.

Надя подошла к Светке и встала рядом, снова глядя на свои давние работы.

– Свет, ну ты даешь… – Она опешила от Светкиной проповеди. – Ну хорошо, дай мне просто осознать. Я обещаю подумать. Обещаю.

– Вообще, знаешь, я же много ездила, встречалась с разными людьми, разговаривала с ними, думала. И вот я твердо верю, что наши судьбы тоже не случайны. Мы ведь всю жизнь впитываем мир, и он оставляет на нас свои отметины. Особенно в детстве, хотя и в зрелости случается. – Света присела к столу, продолжая задумчиво смотреть на Надиных девочек. – Я вот, например, думала, что было бы со мной, если бы я выросла с другой мамой. Это ведь страшно важно, какой след оставляет мать в судьбе своего ребенка!

– Ну, не поспоришь, об этом сейчас на каждом углу шумят, – заметила Надя.

– Нет, я не о том. Не о том, что надо всю себя отдать, каждую минуту ребенку посвятить. В конце концов, материнство – тоже талант, не каждому дано. Но даже если мама такая, как у меня, например, которая занята в основном собой, она тоже оставляет след…

– И ты его чувствуешь в чем-то?

– Ой, это сложная история. У меня там в Бельгии случилось кое-что, я потом когда-нибудь расскажу… Но суть в том, что этот след есть. Он может быть невидимый, но он все определяет. Или, по крайней мере, многое. Как ты любишь, что о себе думаешь, какие дороги выбираешь. Все вообще, пока ты не вырастешь. А потом и сама оставляешь этот след. Ну и другие люди, конечно – и вот бабушка твоя, и наши любимые, и мужья, и друзья, мы все, все оставляем следы. Кто-то глубокий, кто-то не очень. Кто-то красивый, а кто-то так себе… Кто как может, понимаешь?

– Понимаю, Свет. – Надя теперь и сама задумалась. – Но мне это пока в голову не приходило, я как-то живу больше головой, наверно. Редко думаю о таких вещах… – И добавила более легким тоном: – А какая из них тебе больше всего нравится?

– Вот эта, – ни секунды не колеблясь, Светка указала на картину, с которой захваченная цветным вихрем брюнетка с короткой графичной стрижкой смотрела прямо на зрителя, сжав карминовый рот и глазами будто спрашивая о чем-то. – Это ведь Марина?

– Что? Нет, что ты, нет, – Надя смешалась. – А знаешь, ведь это, кажется, мама их сохранила. Я же случайно эту папку нашла на антресолях, буквально пару недель назад. Накануне того, как ты мне позвонила…

– А говоришь, случайно. Не случайно, Надь. Это ее след. Как Лидочка с ее пирогами – ее следом была любовь… И у Марины так же… Любовь – это тоже след.

* * *

Надя лежала на узкой кровати с металлическими шишечками, вытянувшись всем телом, заложив руки за голову и глядя в темноту. Удивительно было чувствовать себя совсем юной – хрупкой, легкой, головокружительно одинокой и очень взволнованной, предвкушающей будущее. В сорок два? Да пусть бы и в сорок два. В конце концов, зачем-то я прожила ту жизнь, которую прожила. Значит, новое начало будет не с нуля.