Уроки химии - Бонни Гармус

и необычайная хрупкость. Бедняжка. В порыве сочувствия он ее обнял.

– Скорблю до глубины души, – сказал он, притягивая к себе Элизабет.

– Я тоже. – Она уткнулась ему в плечо. – Я тоже.

Уолтер содрогнулся. Какое одиночество! Он погладил ее по спине, как Аманду, выражая по мере сил не просто жалость, но понимание. Случалось ли в его жизни такое же чувство? Нет. Но теперь он хотя бы догадывался, как оно выглядит.

– Извините, – сказала, отстраняясь, Элизабет и сама удивилась, до чего же ей было необходимо это его прикосновение.

– Все нормально, – мягко сказал он. – Вы столько пережили.

– В любом случае, – Элизабет выпрямилась, – напрасно я распустила язык. В свое время меня за это уволили.

Уолтер содрогнулся – уже третий раз на дню. «За это» – то есть за что? Ее уволили за убийство сожителя? Или за рождение внебрачного ребенка? И первое, и второе было равновероятно, но он бы предпочел, чтобы дело ограничилось вторым толкованием.

– Я его убила, – вопреки его надеждам глухо призналась Элизабет. – Настояла, чтобы он взял поводок, и он погиб. Шесть-Тридцать теперь не узнать.

– Какой ужас.

Уолтер заговорил еще тише: и хотя он не понял, при чем тут поводок и половина седьмого, общий смысл был ясен. Она сделала некий выбор, и развязка оказалась трагической. А ведь он сам допустил схожую ошибку. Неверный выбор каждого из них обоих сказался на детях, которые теперь страдали из-за родительских просчетов.

– Я вам очень сочувствую, – произнес он.

– Я вам тоже, – сказала она, стараясь держать себя в руках. – В связи с вашим разводом.

– Ну, об этом даже говорить не стоит, – отмахнулся он, смущаясь оттого, что его неудачу на личном фронте сравнили с ее ситуацией. – Мое положение коренным образом отличалось от вашего. Оно не имело ничего общего с любовью. В строгом смысле слова Аманда, как показал анализ ДНК, даже не мой ребенок, – выпалил он, хотя и не планировал таких откровений.

Бывшая жена давно отрицала факт его отцовства, но Уолтер всегда считал, что это говорилось только в пику ему. Допустим, у них с Амандой мало внешнего сходства, но многие дети не похожи на своих родителей. Обнимая Аманду, он всегда чувствовал, что это его родное дитя, ощущал их глубокое, неразрывное биологическое единение. Но ему не давала покоя настырная жестокость его бывшей, и, когда тесты на отцовство стали доступны всем желающим, он сдал анализ крови. И через пять дней узнал правду. Он и Аманда – чужие.

Изучая полученный ответ, он ожидал, что почувствует себя обманутым, раздавленным – или как там положено себя чувствовать в таких случаях, – но испытывал только недоумение. Результаты теста не играли никакой роли. Аманда приходится ему дочерью, он ее отец. И любит эту девочку всем сердцем. К чему преувеличивать значение биологии?

– Я никогда не планировал стать отцом, – признался он. – И вот полюбуйтесь: перед вами – истовый родитель. Загадочная штука – жизнь, правда? Кто-то старается, планирует, а в конце концов только разуверяется.

Элизабет кивнула. Она всегда планировала наперед. И разуверилась.

– Как бы то ни было, – продолжал он, – я считаю, с программой «Ужин в шесть» у нас кое-что получится. Но у телевидения есть некоторые законы, которые вы… с которыми вам надо будет, так сказать, примириться. Насчет гардероба: я поручу нашему портному расставить все швы. Но услуга за услугу: вас я попрошу отработать улыбку.

Она нахмурилась.

– Джек Лаланн улыбается во время отжиманий, – напомнил Уолтер. – Так что тяжелые упражнения выглядят у него как сплошное удовольствие. Изучите его стиль: Джек – мастер своего дела.

При упоминании Джека Элизабет напряглась. Оставшись одна, она не включала программу Джека Лаланна, отчасти потому, что винила его – да, пускай несправедливо, но тем не менее – в гибели Кальвина. Но при воспоминании о том, как Кальвин входил в кухню после программы Джека, ее захлестнула неожиданная теплота.

– Ну вот видите, – сказал Уолтер, – почти что улыбнулись.

– Разве? – удивилась она. – Это непроизвольно.

– И хорошо. Произвольно, непроизвольно. Да хоть как. У меня улыбки всегда вымученные. Даже в начальной школе «Вуди», куда я сейчас направляюсь. Миссис Мадфорд вызывает.

– И меня, – удивленно заметила Элизабет. – Только на завтра. Вас тоже из-за списка литературы для внеклассного чтения?

– Для внеклассного чтения? – переспросил он. – Наши дети ходят в подготовительный класс, считай – в детский сад, Элизабет; они не умеют читать. Короче, нет, под прицелом не Аманда, а я. Вызываю подозрение как отец-одиночка.

– С какой стати?

Он удивился еще больше:

– А сами-то вы как думаете?

– Фу ты. – Она внезапно прозрела. – Мадфорд вас за извращенца, что ли, держит?

– Ну, я бы прямо так не сказал, но по большому счету – да. Как будто у меня на груди бейджик: «Привет! Я педофил – готов посидеть с вашим малышом».

– Могу предположить, что я тоже была под подозрением, – сказала Элизабет. – Мы с Кальвином занимались сексом практически каждый день, что было вполне нормально для людей нашего возраста и физического состояния, но поскольку мы не оформляли брак…

– Ага. – Уолтер побледнел. – Ну да…

– Можно подумать, оформление брака влияет как-то на сексуальность…

– Ну да…

– Бывало, – невозмутимо продолжала она, – я просыпалась среди ночи, сгорая от желания… уверена, что и с вами такое случается… но Кальвин находился в фазе быстрого сна, и я его не тревожила. Но как-то раз проговорилась, так его чуть удар не хватил. «Это не дело, Элизабет, – сказал он, – непременно меня буди. В фазе, не в фазе… Даже не раздумывай». Потом я ознакомилась с литературой по тестостерону и лишь тогда стала лучше понимать природу сознательного и бессознательного…

– Кстати, о сознательном, – перебил ее Уолтер, который уже побагровел. – Хочу напомнить, чтобы вы парковались на северной стоянке.

– На северной стоянке. – Элизабет подбоченилась. – То есть слева от въезда?

– Именно так.

– Ну ладно. Неприятно, конечно, – продолжала она, – что Мадфорд видит в вас не любящего отца, а невесть что. Наверняка она не читала «Отчеты Кинси»[19].

– «Отчеты Кин…»?

– Ей бы не мешало просветиться, чтобы понимать: мы…

– Нормальные родители? – поспешно вставил он.

– В любви к своим детям – образцы для подражания.

– Защитники.

– Родные, – закончила она.

Это последнее слово упрочило их необыкновенную, искреннюю дружбу, возникающую между двумя израненными душами, которые, возможно, понимают, что их держат вместе только скрепы пережитой несправедливости, но и этих скреп оказывается более чем достаточно.

– Послушай… – заговорил Уолтер, отмечая, что до сих пор еще ни с кем, включая себя самого, не рассуждал столь откровенно о сексе и биологии. – Насчет костюмерной. Если портной не сможет сделать из тех вещей ничего путного, выбери на первое время что-нибудь подходящее из собственного гардероба.

– То есть ты категорически против лабораторного халата.

– Дело в том, что я хочу видеть в тебе прежде всего тебя, – настаивал он. – А не ученого.

Элизабет заправила за уши пару выбившихся из прически прядок.

– Но я и есть ученый, – возразила она. – Такова моя истинная сущность.

– Возможно, Элизабет Зотт, – сказал он, еще не зная, сколько здесь окажется правды. – Но это только начало.

Глава 25

Среднестатистическая личность

Задним числом он понимал, что стоило бы все-таки показать ей павильон.

Когда грянула музыка (все та же очаровательная мелодия, которую он оплатил сторицей, а Элизабет возненавидела с первых нот), она шагнула на сцену. Уолтер сделал судорожный вдох. На ней было унылое платье с пуговками до подола, повязанный на талии белоснежный фартук со множеством карманов и наручные часы «Таймекс», которые тикали так громко, что, на его слух, заглушали барабанную дробь. На голове защитные очки. Прямо над левым ухом – карандаш второй твердости. В одной руке блокнот, в другой – три пробирки. Не то горничная, не то опытный сапер.

Он наблюдал, как она ждет окончания мелодии: глаза блуждают по площадке из угла в угол, губы стиснуты, плечи напряжены – воплощенное недовольство. Когда смолкли последние аккорды, Элизабет повернулась к телесуфлеру, просмотрела текст и отвернулась. Положив блокнот и пробирки на стойку, она подошла к раковине, из-за чего оказалась спиной к камере, да еще наклонилась к искусственному окну, чтобы рассмотреть искусственный вид.

– Тошнотворно, – бросила она прямо в микрофон.

Оператор вытаращил глаза на Уолтера.

– Напомни ей, что мы в эфире, – прошипел ему Уолтер.

Ассистент