Ложь во благо - Алессандра Р. Торре

Почти.

Не считая одного звонка риелтору, все его звонки и сообщения были на один номер. Только один. Никаких звонков Кайлу, Ламару или Энди. Никаких переписок с дюжинами девочек, всегда болтавшимися поблизости в надежде привлечь его внимание. Только один номер, дюжины звонков и сообщений на него. Звонки были короткими, меньше минуты. А все сообщения были исходящими, без входящих.

Потом, несколько недель назад, он прекратил, и его пользование мобильной связью прекратилось. Будто он снова исчез.

Джордж посоветовал позвонить по этому номеру, что она и сделала. Ее тут же переадресовало на автоответчик, повторявший номер, но ничего не выдавший о владельце.

Лифт звякнул, и она вышла. Она постучала в дверь Скотта, а потом подергала тяжелую хромированную ручку.

— Скотт, это мама.

Из комнаты доносилась музыка. Так и случались самоубийства. Эмоциональная отстраненность всегда была первым признаком, если верить статьям в Интернете. А Скотт дулся с того времени, как они вернулись из участка и поссорился с Джорджем.

Господи, да она бы предпочла крики, а не тишину. Хотя Джордж позже согласился, что кричать на Скотта было неправильно. Да, он солгал полиции. Да, ему могут предъявить обвинение в воспрепятствовании правосудию, но он жив. Дома. В безопасности. Другие мелочи не имели значения.

— Скотт, Бет только что сделала чизбургеры с беконом, — снова попыталась она. — Я принесла тебе один, горяченький, с твоей любимой хрустящей картошкой. Пожалуйста, открой, — она прижалась ухом к двери и прислушалась. Ничего. Он вообще ее слышал?

В конце коридора открылась дверь их кабинета, откуда вышел Джордж. Одетый в бледно-зеленые шорты для гольфа и белое поло, он выглядел успешным и собранным, как и двадцать два года назад, когда она увидела его впервые.

— Дверь все еще заперта? — спросил Джордж.

— Да, — она заколотила в дверь. Это создало только приглушенный стук, но если бы она с такой силой постучала в дверь детской, то расколола бы дешевую фанеру.

— Просто позволь мне выбить дверь, — сказал Джордж. — Он не откроет.

Неделю назад она бы поспорила с ним, но ее беспокойство за Скотта начинало граничить с паникой.

— Тебе не нужно было так наседать на него, — тихо сказала она, хотя и сама тогда была рядом, так же, как и муж, недовольно повышая на Скотта голос, пока они ехали из участка.

— Скотт, — позвал Джордж. — Открой дверь, или я ее выбью.

Музыка притихла, а Нита затаила дыхание. Несколько мгновений спустя Скотт открыл дверь.

При виде сына она легонько оттолкнула мужа рукой. Пробираясь в комнату с подносом еды, она бросила Джорджу предупреждающий взгляд и закрыла за собой дверь.

— Ну мам, — простонал Скотт, понурив плечи. — Я просто хочу побыть один.

Она поставила поднос на стол и повернулась к минихолодильнику. Открыв дверь, она недовольно цокнула языком, увидев почти пустое нутро. Одна сладкая газировка. Ее сын, когда-то следивший за здоровьем, теперь стал типичным американским подростком. Приоткрытая пачка Cheetos на холодильнике, переполненное обертками от шоколадных батончиков и банками из-под газировки мусорное ведро. Она достала апельсиновую газировку из холодильника. Он уже сидел на стуле, поедая бургер. Откусывал быстро, жадно.

Он был без рубашки, и ее взгляд прошелся по контуру сердца, вырезанному Рэндаллом Томпсоном на его груди. Он кашлянул, и она поняла, что он заметил ее взгляд.

— Извини, — она отвела глаза.

— Ничего, — он засунул в рот кусок жареной картошки.

— Я могу намазать ее мазью, — предложила она. — У меня есть мазь для заживления шрамов, которая хорошо помогла после операции на колене… — она замолчала, когда он отодвинулся, практически ограждая рану.

— Я не хочу ничем ее мазать.

— Останется шрам, Скотт, — нахмурилась она. — Наверняка ты не хочешь…

— Нет!

Свирепость в его тоне заткнула ее. Она сглотнула и присела на край кровати.

— Я просто пыталась помочь.

— Я знаю, мам, — его лицо смягчилось. — Я просто… я не хочу терять шрам. Это случилось со мной. Я этого не забуду.

Конечно, нет. И она не пыталась заставить его забыть. Она просто хотела исцелить его. Снаружи и изнутри.

— Мы скучаем по тебе, Скотт. Тебе не нужно запираться здесь.

— Я не хочу ни с кем разговаривать.

— Я знаю, но Скотт… — она сдержала желание задать ему дюжину вопросов и удовлетворилась одним: — Почему ты сказал, что сбежал? Почему не сказал, что он тебя отпустил?

Он откусил кусок бургера и прожевал, напряженно глядя на стену. К тому времени, как он отер рот — он никогда не вытирал рот, — она была готова потянуться и встряхнуть его.

— Я не знаю. Других он не отпускал.

В новом заявлении полиции Скотт рассказал, что Рэндалл снял с него наручники и засунул в багажник машины, а потом отвез на заправку в нескольких милях от их дома, где вытащил его и сказал, что он его отпустит, но только если Скотт отправится домой.

— Я другой, — сказал он голосом, исполненным чувств. — Особенный. Поэтому он меня освободил.

Особенный? Что-то в том, как Скотт это произнес, нервировало Ниту. В его голосе слышалась благодарность, искра гордости виднелась в глазах. Он даже приложил руку к груди, словно защищая рану.

— То есть ты думал, что мы тебе не поверим? Поэтому солгал?

Он проглотил еду и потянулся к газировке.

— Да.

Материнская интуиция забила тревогу, как делала с момента его возвращения домой. Он лгал. С первого раза и до сих пор. Противоречивые доказательства, которые она отметала ранее, теперь начинали накладываться одно на другое. Только ранее утром адвокат напомнил, что полиция не нашла его ДНК в багажнике машины мистера Томпсона. У нее кончилось терпение.

— Скотт, посмотри на меня.

Он повернул голову, посмотрел ей в глаза, но в его взгляде не было понимания.

— Мне нужно, чтобы ты сейчас рассказал правду. Без твоего отца, без полиции. Просто поговори со мной.

Он моргнул.

— Скотт? — продолжила она. — Что ты скрываешь?

Он вернулся к чизбургеру, оглядел его, медленно наклонил голову и откусил.

Ее раздражение возросло. Да, он пережил травмирующие события. Да, она была благодарна, что он дома. Но человек сидел в тюрьме по его показаниям. Ресурсы полиции и округа были брошены на подготовку судебного дела на основании его слов — его лжи. Из-за его новой истории уходили бесконечные часы на пересмотр улик, отчетов и стратегий защиты. И все равно он не хотел об этом говорить. Он был счастлив рассказывать всем подряд лживую историю побега, но теперь — когда правда вышла на свет — закрылся.