Госпожа трех гаремов - Евгений Сухов

— Тебе это очень важно, ханум?

Голос Кулшерифа был спокоен. Он ничем не выдал своего раздражения. Долгая и непростая жизнь наложила отпечаток на его лицо, которое сделалось непроницаемым.

— Да.

— Хорошо, Сююн-Бике, я выезжаю завтра же!

Он поднялся и, не прощаясь, шаркающей походкой старца удалился с женской половины ханского дворца.

Утром повозка Кулшерифа, запряженная тройкой гнедых лошадей, в сопровождении тридцати вооруженных всадников и полутора десятков мурз выехала через Ханские ворота.

К полудню Кулшериф приказал остановиться в сосновом бору, недалеко от развалин города Булгара.

Мимо, не обращая внимания на сеида, проходили странники. Они направлялись туда, где в глухом бору, уйдя от суетливого и надоедливого мира, жил отшельник. Кулшериф долго смотрел вслед каждому страннику. А они брели не оглядываясь, словно не замечали вооруженных всадников и мурз, нашептывающих суры.

— Аллах не простит! — провел ладонями по лицу Кулшериф. — Но пусть будет так, как суждено…

В том году май выдался теплый. Природа, не скупясь, одаривала людей солнечными днями. И уже всюду на лугах и в оврагах потянулись к солнцу травы. Вокруг было светло и чисто.

Кулшериф некоторое время стоял в весенней, кружащей голову траве, вдыхал аромат соснового бора и дурманящих ландышей. Мурзы не посмели нарушить одиночества сеида; повернувшись лицом на восток, отбивали поклоны всемогущему Аллаху. Наконец Кулшериф тихо, ни к кому не обращаясь, проговорил:

— Мы останемся здесь на десять дней. Будем вымаливать прощение у Аллаха за то, что идем к язычнику… Думаю, что Аллах поймет нас и простит, а теперь настало время молитвы!

Стоявший рядом мурза достал из повозки мягкий коврик и с благоговением положил его перед сеидом. Кулшериф опустился на колени и, позабыв обо всем, долго молился.

По воле сеида и с одобрения мурз все присутствующие дали обет: на десять дней отказаться от пищи и проводить время в молитвах, — только тогда, быть может, Аллах их простит…

Среди многовековых сосен, при свете луны видны были сгорбленные спины мусульман и слышалось извечное:

— Во имя Аллаха, милостивого, милосердного! Хвала Аллаху, господину миров, милостивому, милосердному…

— Амин! — раздавался негромкий голос сеида.

— Амин! — вторили ему.

На седьмой день, после вечерней молитвы, к сеиду пришел колдун. Он оказался такой же седой и такой же старый, как и Кулшериф, так же сгорблен долгими годами непростой жизни праведника. У них было много общего — каждый из них служил своему богу. И в то же время эти два старика, как никто из смертных, находились очень далеко друг от друга.

Язычник пришел без сопровождения. Он был одинок и величав, как огромный дуб, растущий среди скрюченного кустарника. Некоторое время колдун стоял в стороне, наблюдая за молящимися, а потом, когда Кулшериф, поддерживаемый мурзами, поднялся с мягкого коврика, он поспешил сделать навстречу сеиду первый шаг:

— Ты, я вижу, не ждал меня?

— Нет, — откровенно признался сеид, — я сам шел к тебе.

— Спасибо за честь, — без улыбки отвечал язычник.

Некоторое время старики молча изучали друг друга. Слишком долго они не виделись.

За спиной Кулшерифа в немом почтении застыли мурзы и уланы, за спиной старца высокими кронами шумел лес.

Они знали друг друга не один десяток лет, когда-то вместе в одном медресе учились понимать незыблемые истины ислама. Но рок, а быть может, сам Всевышний распорядились по-своему — их судьбы разошлись, чтобы через многие годы сойтись здесь, на песчаном берегу Камы.

— Мы были друзьями. Помнишь? — заговорил наконец Кулшериф. — Как давно это было! Теперь ты отрешился от мира и забыл, что в жилах твоих течет капля крови Чингисхана!

— Зато ты преуспел в жизни! Но ответь же мне, уважаемый, где твой бог?

Он спросил так, словно они продолжали совсем недавно прерванный разговор, как будто между ними не было пропасти в несколько десятилетий.

Сеид ответил уверенно, показывая перстом в сумрак неба:

— Он всюду, но увидеть его невозможно!

— А моего видно всегда, — отозвался язычник, — и я постоянно ношу его с собой. Он придает мне силы! — Колдун разжал ладонь, и в его руке сеид увидел глиняную фигурку. — Так чей же бог сильнее?! Твой, которого невозможно увидеть, или мой, который всегда рядом? Своего бога я могу сотворить из дерева, из земли, даже из песка. А в то, чего никогда не видел, поверить трудно.

За спиной сеида повисло напряженное молчание. Ответа ждали все — мурзы, уланы, казаки. Только кони ничего не желали знать — спокойно водили длинными чуткими ушами, громко на весь лес фыркали, толстыми мягкими губами пощипывали весеннюю траву.

Кулшериф нашел в себе силы улыбнуться. Отвечал миролюбиво:

— Ты все такой же непримиримый, каким я знал тебя в юности. Все так же пытаешься разыскать истину. Жаль, что ты пошел по ложной тропе, вот она тебя и завела в этот колдовской лес. Но зачем нам ссориться? Я пришел к тебе не для этого. Наоборот, я прошу у тебя совета. Думаю, что ты поймешь меня. Так повелела моя госпожа, Сююн-Бике. Она считает, что ты способен предсказывать судьбы. Бике хотела бы знать, что нас ожидает в ближайшие годы. Ведь урусы строят на Казанской земле свой город.

— Я знал, что ты спросишь меня об этом, — отвечал мудрый старик. — Но мне не придется тебе отвечать словом, ты сам скоро все увидишь своими глазами. Вели принести мне чашу с водой.

Кулшериф махнул рукой, и просьба старца была исполнена: один из мурз поставил на землю перед отшельником чашу. Никто не осмелился отдать ее язычнику в руки, опасаясь испачкаться о нечестивые ладони колдуна.

Отшельник поднял чашу с земли. Полил себе на ладони студеную воду, ополоснул ею лицо, а потом встал на колени и принялся что-то нашептывать. Заклинания были долгими — он то закрывал глаза, сидел неподвижно, а то открывал и начинал раскачиваться из стороны в сторону, будто под музыку, слышную только ему. Потом старик поднялся, подошел к чаше и тихо заговорил:

— Из-за долин, из-за крутых гор восходит молодой месяц. Из-за леса темного поднимается солнце. Поведайте нам, силы белые да силы темные, что же станется с Казанью-городом?

Колдун замер, а потом осторожно, словно опасаясь чего-то, заглянул на дно чаши.

— Смотри в воду, Кулшериф… На самом дне прячется судьба Казанского ханства.

Сеид обернулся лицом на восток, совершил ладонями святое омовение и заглянул в чашу. Через прозрачную воду он увидел медно-красное дно, гладкая поверхность которого отражала склонившиеся кроны деревьев.

— Я ничего не вижу! Ты обманул меня! — вознегодовал сеид.