Бледный гость - Филип Гуден

– Что это было, Николас?

– Хотел бы я знать. – Меня передернуло. – Что-то тут нечистое.

– Ник, ты просто обязан это увидеть, – заявил Уилл Фолл.

– Ты повторяешься.

– Мы надеемся, что Пэрэдайзы порадуют нас чем-то особенным.

– Уилл, ты говоришь, как второсортный обыватель, уж прости, – поморщился я, даже не пытаясь сделать тон более мягким. – Такое впечатление, что ты актеров раньше не видел.

Я, Уилл и его подружка Одри направлялись в амбар, где Пэрэдайзы давали очередное, так сказать, поучительное представление для работников поместья. Меня мало удивлял тот факт, что в столь печальное время, перед похоронами лорда Элкомба, они решили, что имеют полное право ставить свои пьески. Ведь, несомненно, ими двигали куда более возвышенные стремления, чем наши низменные коммерческие соображения.

– Я вовсе не клевещу на нашу труппу, – заявил Уилл, – но эти братья напоминают мне время, когда театрализованные представления были совсем иного толка, нежели сейчас.

– Ну да, ты ведь такой старый.

– Эпоху, которая была более откровенной, – продолжал Уилл, не обращая внимания на мои слова, – лишенной изощренности.

– Так и говори: то время было грубым и бестактным.

– Нет, я скажу: грубо отесанным и безыскусным.

– Что то же самое.

– Думай как хочешь, Ник. Но я очень хочу посмотреть, что еще они могут вытворять со своими веревками и ремнями. Нам очень понравилась та сцена с Иудой, правда, Од? Было совсем как по-настоящему.

На красном лице коротышки Одри, топавшей рядом с Уиллом, изобразилось удивление, что к ней обращаются с вопросом, она смутилась и пробормотала что-то нечленораздельное.

– Интересно, кого убьют сегодня? – беспечно произнес Уилл.

Я считал, что в свете недавних событий подобная фраза весьма не к месту, но упрекать Фолла не имело смысла: он был в своем репертуаре. Как раз в безыскусном и неотесанном.

Как и несколько дней назад на представлении об Иуде, сейчас в амбаре вновь собралась толпа в крестьянских робах; я заметил Сэма, деловитого управляющего и хранителя веревки, а также моего информатора Дэви. Интересно, что, несмотря на эту импровизированную сцены и декорации, публику охватило неподдельное волнение в ожидании спектакля. И что бы ни собирались представить на суд зрителей Питер, Пол и Филип на этот раз, я не сомневался, история обязательно должна была включать в себя убийство или самоубийство, – все как в реальной жизни.

Однако, вероятно, чтобы отвлечь людей от трагических событий, произошедших в поместье, братья выбрали притчу другого толка, не содержавшую в себе сцен насилия: библейскую историю о богаче и Лазаре. Вы ее знаете. Богач живет в своем роскошном дворце, а бедняк у его ворот. После смерти богач попадает в ад, а бедняк в рай, где покоится в довольствии и радости на пажитях Отца нашего Авраама. Это утешение всем беднякам (или людям не очень богатым), ибо нам воздастся за наши страдания и лишения на земле. И самое главное, богачи обречены на вечные муки за роскошь, которой обладали при жизни.

Большинство людей, если бы пришлось выбирать между удовлетворением своих прихотей или тем, чтобы их врагов постигло наказание, выбрали бы второе. Так что это была притча из разряда, так сказать, приносящих удовлетворение алчущим справедливости сердцам.

Поначалу я решил, что публике будет неинтересна пьеса без сцены убийства, – как будто было недостаточно того, что случилось в нескольких сотнях ярдов от того места, где мы сейчас стояли. Однако Пэрэдайзы не зря ели свой хлеб. Они знали, как увлечь публику, используя при этом достаточно примитивные краски и приспособления. Высокомерие богача и смиренность Лазаря; падение первого в ад и вознесение на небеса второго. Этот трюк был исполнен с помощью все тех же ремней и весов, на которых «вешался» Иуда. И в тот момент, когда Пол – Лазарь Пэрэдайз медленно поднялся в воздух, к потолочным балкам под дырявой крышей, Филип – Богач Пэрэдайз провалился, вернее, повалился на желтую солому, олицетворявшую яркий пламень ада, где тут же и начал с усердием корчиться. Такие одновременное вознесение и падение вызвали в толпе восхищенные вздохи. Даже я был вынужден признать, что братья знают толк в веревках и ремнях.

Питер Пэрэдайз, исполняющий роль праотца Авраама, поведал нам о пропасти, разделяющей рай и ад, и что никто не может ее преодолеть. Опять твердя свое «братья и сестры», как будто его жизнь от этого зависела, он призывал нас обернуться спинами к достатку и удовольствиям и позаботиться о нашей бессмертной душе, избавив ее от растления. Мне показалось, собравшаяся разношерстая публика с трудом понимает подобные вещи. Что они знали о достатке? Начнем с того, что я об этом знал. Всякий раз, когда я наблюдал выступление Пэрэдайзов, это имело форму проповеди. Братья, по крайней мере Питер, являлись троицей священников. Мой отец, стоя на кафедре, тоже прибегал к маленьким хитростям для пущей эффектности. Разница между двумя ремеслами, как оказалось, небольшая.

Но Питер все же сделал ошибку. В своем активном подстрекательстве толпы эмоциональными речами он переступил грань разумного. В какой-то момент – не могу вспомнить, в какой точно, – он перешел от обобщенных разглагольствований, которые в общем-то никого конкретно не обижали, на личность погибшего лорда. Вот, рокотал Питер, вот он, Богач, вот оно, богатство, и власть, и высокомерие. А теперь, где он, этот возгордившийся? Где? Брови Питера сомкнулись еще плотнее, борода его встопорщилась еще более торжественно. Он оглядел толпу, будто ожидая увидеть среди собравшихся почившего Элкомба. Затем он указал в сторону Богача, все еще корчившегося на соломе. Элкомб отправился туда, куда заслужил. В самое пекло ада, где он обречен на вечные муки и страдания.

Мне стало не по себе. De mortuis nil nisi bonum[23]– так говорят (если только что-нибудь смыслят в латыни). О мертвых мы должны говорить только хорошее, хотя бы из страха, что станут говорить о нас самих после нашей смерти. Что бы ни сделал плохого лорд Элкомб в своей жизни, его тело все еще не было предано земле, а эти лезущие напролом «святоши» уже очерняют его память. Толпа, до этого времени согласно и даже с радостью внимавшая словам «проповедника», призвавшего избегать богатства, которого у этих людей и не предвиделось, теперь забеспокоилась и зашевелилась. Люди начали перешептываться. И едва голос Питера Пэрэдайза набрал новые обороты, раздались выкрики:

– Эт нещесно!

– Не такой уж и худой был наш хозяин!

– Богатство его сгубило, как ни крути.

Чуткий, внимательный актер тут же приспособил бы свое выступление под эти признаки разногласия и протеста, и лучше бы Питеру было тут же замолчать, однако в нем воспылал дух священника, несущего Слово, и такие мелкие неприятности вряд ли могли его отпугнуть от исполнения миссии. Помня о потасовке в Солсбери, я не на шутку забеспокоился. Эти братья поднимали шум везде, где появлялись. А поскольку, как поведал Кутберт, братьями они вовсе не были, послание их могло быть каким угодно, но не братским.