Мэрилин Монро. Страсть, рассказанная ею самой - Мэрилин Монро

Но за фильм обещали отдельной выплатой сто тысяч долларов, к тому же брали на работу Наташу (с разрешением находиться на площадке независимо от желания или нежелания режиссера), а также моего учителя пения Хэла Шафера и хореографа Джека Кола. Ни Блондинка, ни О’Коннор, ни Наташа, Шафер или Кол не смогли спасти фильм, он получился пошлым, безвкусным и ужасающе пустым, но денег студии принес много.

Однако теперь я могла ставить свои условия и потребовала роль в «Зуде седьмого года» – экранизации очень успешного бродвейского боевика, который должен снимать Билли Уайлдер.

Домашние ссоры набирали обороты, я не могла думать ни о чем другом, как только о разладе с Ди Маджио и о том, что снова играю в бездарном фильме бездарную роль. Нервы ни к черту, в лицо Джо лучше не смотреть, он не мог простить мне возврата к работе, да еще и такой! Я почти не рассказывала ему о фильме, понимая, что будет, когда Ди Маджио увидит мои костюмы и услышит текст, тут сломанным пальцем не отделаешься. Знаете, Док, а ведь тогда у меня даже была тайная мысль, что, серьезно сломав мне, например, нос или челюсть, то есть попросту испортив внешность Блондинки, Джо даже окажет услугу. Может, хоть тогда меня перестанут назначать на роли красивых дурочек?

Однажды, стоя перед зеркалом, задала своему отражению вопрос:

– Ну и чего ты добилась? Рева толпы, которой все равно, есть ли под твоими волосами мозги, читала ли ты что-то серьезнее журналов с картинками, училась ли актерскому мастерству, которой достаточно, что грудь высока, бедра умеют вилять, а ножки стройные? Презрения коллег и откровенной неприязни мужа?

И мне показалось, что Блондинка с усмешкой поинтересовалась в ответ:

– А чего добилась ты?

Она права, Норма Джин не имела и этого.

Я была несчастна, никакой успех Мэрилин Монро или кассовые сборы глупых фильмов не добавляли мне уверенности или удовлетворения, а откровенная неприязнь Ди Маджио лишала последних сил и надежд. Мне нигде не было места: ни на студии, ни в актерском сообществе, ни даже дома. Я никому не нужна, зрители обожали Блондинку с ее ужимками, студии достаточно кассовых сборов, а Джо терпеть не мог ни то ни другое.

Еще хуже стало, когда мы перебрались в Беверли-Хиллз, чтобы я могла сниматься. Я с ужасом ждала гнева Джо и жаловалась на жизнь всем подряд – Наташе, Бобу Слетцеру, своему агенту Чарльзу Фельдману и даже новому знакомому – фотографу «Лука» Милтону Грину. Наташа, ненавидевшая Ди Маджио (взаимно!), жалела меня, но между нами с наставницей уже пробежал холодок, Слетцер жалел по-своему, норовя по старой памяти приложиться к телу, а Фельдман старался развлечь, но никто не мог просто помочь. Никто, потому что для этого нужно было бы уничтожить Блондинку и начать все сначала, а это невозможно. То есть уничтожить или отказаться от нее я могла, но это означало бы снова безвестность и отсутствие работы. Джо легко мог содержать меня, но становиться вечной Пенелопой, ожидающей по вечерам мужа из бара или взирающей на него, сидящего с пивом перед телевизором, я не хотела.

Из двух зол нужно выбрать одно. Беда в том, что оба вели к гибели, только разными путями. Док, нас во мне двое, но гибель одной непременно приведет к гибели второй. И я должна выбрать, кого уничтожить сначала. Тогда победила Блондинка, Норма Джин была на время придушена, но, как видите, оказалась живучей, дотянув до нынешнего дня.

А помогла мне выбрать одна встреча…

Фельдманы жили почти напротив нас и часто устраивали разные вечеринки, на которые приглашали гостей, далеких от мира кино. Все верно, популярность нужна в разных кругах. Я не раз бывала на подобных приемах у Джонни Хайда и Шенка, знала, что на них может быть интересно, но чаще бывает скучно, боялась попросту напиться из-за отвратительного настроения, а потому приходила изредка.

Но в тот раз мы явились даже с Джо Ди Маджио.

Наверное, это должно было произойти. Джо, как всегда, мрачно наблюдал, как на грудь и бедра его жены откровенно пялятся мужчины, а я – как недовольные женщины скрипят прелестными зубками. Блондинка торжествовала, Норма Джин внутри обливалась слезами. Среди гостей оказалась пара, привлекшая мое особое внимание, – молодой сенатор Джон Ф.К. с супругой Джеки. Они тоже были молодоженами, но это не слишком бросалось в глаза.

Знаете, бывают люди, при одном взгляде на которых ты чувствуешь их необычную судьбу и их силу. Вот в Ди Маджио мгновенно чувствуется физическая сила и сила воли, ты понимаешь, что этот довольно простой парень способен выручить команду, даже играя со сломанной рукой и ногой, способен вытерпеть любую боль и пожертвовать собой ради других. В нем есть надежность, упорство и простота.

У Джона К. сразу покоряла совсем другая сила, не физическая и даже не моральная, он был Властелином, глядя на него, я понимала, что у этого человека великое будущее, настолько великое, что даже подумать страшно. Если рядом со мной сидел самый знаменитый Спортсмен Америки, то пялил на меня глаза наверняка самый знаменитый политик. Нет, он не был как-то особенно красив или мужественен, скорее наоборот, совершенно обычный внешне, и все же…

А он именно пялил, забыв о своей Джеки.

Нехорошо, некрасиво, непорядочно, но я делала то же, просто не могла отвести глаз от Джона К. Сейчас я могу сказать, что не ошиблась, он стал тем, кем должен был стать, и я приложила для его популярности немалые усилия. Вы поняли, о ком я? Конечно, поняли.

Но тогда до этого было еще далеко. Ди Маджио долго терпеть не стал, видимо испугавшись, что сенатор сломанным пальцем не обойдется, он просто отправился домой один, не позвав меня с собой. Хотя это тоже хорошо, потому что дома Джо побил бы меня наверняка. И за дело, я понимаю, что не слишком приятно видеть, что твоя жена очарована другим.

На следующий день Ди Маджио неожиданно явился на съемки наблюдать за тем, как мы записываем одну из моих весьма фривольных песен. Стоило мне открыть рот и произнести первые слова песни о жарком воздухе Ямайки, как Джо бросился прочь со съемочной площадки и из студии вообще. Мне стоило большого труда взять себя в руки, чтобы не разреветься.

Возвращаться домой я боялась, понимая, что муж в ярости и наверняка побьет посильнее, чем в Токио. К тому же чувствовала себя виноватой из-за Джона К. и из-за новой роли, ради которой бросила спокойную и приятную для Ди Маджио жизнь в Сан-Франциско.

Но сколько ни тяни, а домой ехать пришлось, открывая дверь дрожащими руками, я все придумывала, как оправдываться. Тем, что я снова не читала сценарий и слишком фривольные костюмы и песни не моя идея? Ди Маджио наплевать на все идеи Голливуда, вместе взятые, он давно требовал от меня полного разрыва отношений со студией, а я вместо этого подписала новый семилетний контракт, пусть и на гораздо лучших условиях.

Да, композитор Ирвинг Берлин, ради его очень популярных песен двадцатых годов и ставился фильм, от моего исполнения был в восторге, заявив, что, если бы песню «Получив то, что вы хотели…» вот так спели тогда, она непременно стала бы настоящим хитом. Да, позже песня разошлась на пластинках огромным тиражом и действительно полюбилась, но для моего мужа это ничто. Оправданий с точки зрения Ди Маджио не было и быть не могло, потому что полуголая, виляющая задом жена, к тому же распевающая весьма «содержательные» песни, его не устраивала совершенно. О молодом сенаторе я вообще старалась не вспоминать, тут прямой повод наставить синяков.