Прегрешения богов - Лорел Гамильтон

Он вошел в меня грубо и трудно, проталкиваясь на каждый дюйм — хоть я и была готова, но не совсем. Я с силой притянула его к себе, заставила склонить голову, чтобы волосы упали мне на лицо. Помедлив секунду, он принялся за дело, и я получила оргазм от одного ощущения его в себе — большого, твердого, заполняющего меня до краев.

Я закричала, голова запрокинулась, ногти вцепились в атласные рукава, не в силах добраться до кожи под ними.

Он подхватил меня на руки и держал на весу, пока я сотрясалась в оргазме, а потом вошел до конца одним долгим мощным движением, и я закричала снова.

Он полурухнул, полузабрался на кровать, со мной на руках дополз до середины и там меня отпустил со словами:

— Ты моя царица, а я твой царь, и вот тому свидетельство.

Именно так издревле говорили ночные летуны, народ его отца. Ночные летуны похожи на громадных черных скатов со щупальцами на животе, и хотя у них есть лица, но на человеческие они не похожи.

Только королевские летуны способны размножаться и доставлять удовольствие своим женщинам. Женщины-летуны реагируют на шип внутри пениса — такой шип меня убил бы, но, на наше общее счастье, Шолто не настолько пошел в отца.

Я договорила ритуальную фразу, Шолто меня ей научил:

— Ты во мне, и это свидетельство, что ты мой царь и я ношу твое дитя.

Если бы я не была беременна, последняя часть фразы звучала бы в будущем времени: «Я понесу от тебя».

Он снял с себя пояс с мечом и кобурой и отбросил в сторону, но не на пол — чтобы не мешали, но легко было дотянуться. Снимая камзол, он сказал:

— Что-то ты слишком быстро, Мередит.

Ревнивцев среди нас не водилось, но я все же не стала просвещать его насчет предварительной подготовки, проведенной Иви и Бри.

— Я же говорила, что соскучилась по тебе.

Он сверкнул улыбкой, тут же пропавшей за воротом снимаемого камзола. Наконец он сбросил нижнюю рубашку из тонкого полотна, и я увидела его нагой торс. Шолто был мускулистый, как все прочие стражи, кроме Риса, широкоплечий и попросту красивый, но весь живот у него до самых ребер занимала татуировка — очень реалистичный рисунок щупалец, унаследованных им от отца. Совсем недавно они были настоящими, а не нарисованными, но теперь Шолто мог сам выбирать — выпустить их на волю или остаться с гладким животом, как любой сидхе или человек.

Раньше он спрашивал меня, чего мне больше хочется, но теперь я всего мгновение любовалась его красивым плоским животом, а в следующее на волю вырвались щупальца стаей фантастических морских существ, созданных из хрусталя и слоновой кости, с серебряными и золотыми прожилками, подчеркивающими их бледную красоту. Шолто наклонился ко мне, целуя, но прикасаясь ко мне не только губами, а и всей этой мускулистой шевелящейся массой. Он мог обнимать меня куда большим числом «рук», чем другие любовники. Самые крупные щупальца предназначались для переноски тяжестей; они обвились вокруг меня мускулистыми веревками, только в тысячу раз более мягкими и гладкими, мягче и глаже шелка и бархата. Обычные руки тоже не оставались без дела, он весь, весь его организм обнимал меня, прижимал, целовал.

Шолто импонировало, что я не отвергаю его нечеловеческую часть. Когда-то один вид его щупалец меня смущал… нет, пугал так честнее. Но где-то в разгар магии, нас соединившей, я поняла, что его отличие от других это совсем не плохо. Вообще-то, он смело мог хвастаться, что может делать со мной такое, с чем никто другой в одиночку не справится.

Щупальца поменьше, тонкие и способные сильно вытягиваться, несли на вершине маленькую красную присоску. Они щекотали мне живот и грудь, и я извивалась от их прикосновения, страстно желая, чтобы они скорей нашли свою истинную цель. Постепенно они добрались до сосков и присосались к ним так жадно и крепко, что я начала постанывать прямо в губы Шолто, стала гладить руками по мускулистой спине, забралась под живот, под упругий бархат щупалец, лаская их самую чувствительную нижнюю сторону. Шолто приподнялся на руках и больших щупальцах, пропустив тонкие щупальца мне между ног, чтобы поглаживать сверху, пока сам он начинает движение во мне.

Он знал, что мне нравится смотреть, как он входит в меня и выходит, но теперь, приподняв голову, я могла смотреть еще на щупальца, ласкающие меня в трех точках одновременно. Он задвигался быстрей, ловя ритм, глаза вспыхнули золотом и янтарем, и вдруг все его тело превратилось в сверкающее движение и свет. Вдоль щупалец золотыми и серебряными молниями проскальзывали разряды магической энергии. Моя кожа вспыхнула в ответ, словно внутри меня взошла луна — навстречу его сиянию.

У меня еще остались силы поднять руки и прикоснуться к извивающимся щупальцам, и под моими мягко светящими пальцами кожа Шолто вспыхивала цветными огнями — одна магия вызывала к жизни другую. И эта вибрация магии во мне, вокруг меня, рядом со мной будто призвала теплую волну, захлестнув меня наслаждением, заставив кричать и корчиться под ним. Ногти добрались до твердой гладкой плоти и оставили на ней следы. Мое наслаждение процарапало кровавые дорожки на расцвеченных огнями больших щупальцах, и кровь светилась собственным светом, рубинами рассыпаясь по моей лунной коже.

Голова Шолто свесилась вниз, волосы перевили все светящимися нитями — мы словно занимались любовью внутри хрустального кокона. И в неуловимый миг мы оба достигли пика, и наш совместный крик вспыхнул так ярко, что вся спальня заполнилась цветными отблесками.

Он рухнул на меня, придавив на миг своим весом; сердце у него колотилось так сильно, словно хотело выпрыгнуть из груди прямо мне в лицо. Потом он передвинулся, освобождая меня и давая возможность дышать. Щупальца померкли и лежали ослабевшей грудой, опустошенные, как и он сам.

Он перевернулся на бок рядом со мной, заново учась дышать, как и я.

— Я люблю тебя, Мередит, — прошептал он.

— И я тебя.

И это было истинной правдой в этот миг.

Мы с Шолто оделись и вышли к остальным, собравшимся в малой гостиной по соседству с кухней и столовой. Поскольку там не было стен в привычном понимании, я предпочла бы называть все помещение большой комнатой, но те, кто жил здесь дольше, называли ее малой гостиной, так что и мы приняли это название.

Хафвин с Догмелой сидели на самом большом диване, Догмела рыдала на плече у подруги. Их светлые косы так переплелись, что непонятно было, где чьи — оттенок волос у них был очень похож.

У стеклянной стены, сгорбившись, стояла Шаред; руки она скрестила перед собой, подпирая маленькие тугие груди. Не нужно было магии, чтобы ощутить исходящий от нее гнев. Ее золотые волосы сверкали под солнечным светом — они были по-настоящему золотые, как у Холода — серебряные, словно спрядены из драгоценного металла. Мне стало интересно, они у нее такие же мягкие, как у Холода?

Рядом с ней стоял Бри; его желтые волосы сильно проигрывали рядом с настоящим золотом Шаред. Он попытался тронуть ее за плечо и получил такой взгляд, что поспешно отвел руку, но продолжал что-то тихонько ей говорить. Очевидно, успокаивал.