Красный дворец - Джун Хёр

этом сам наследный принц? — В голосе Оджина явно звучала нотка удивления.

— Я похожа на его почившую любимую сестру, и потому он легко мне открылся.

Оджин молчал, в щель в двери я увидела его напряженное плечо. Я думала, его обрадуют добытые мной сведения, но теперь чувствовала, что меня ждет еще одна лекция, еще одно предостережение о том, что нельзя иметь дела с принцем. Я перешла к следующему пункту:

— Медсестра Инён тоже рассказала мне кое-что интересное. — Я повернулась, чтобы уйти, но вдруг помедлила. Не решившись оставить в кладовой личный жетон и футляр с акупунктурными иглами, я сунула то и другое в карман. — Она сказала, что госпожа Мун шантажировала мать и жену наследного принца. Видимо, она нашла свидетельства того, что принц собирается… — я прислонилась к двери, волоски у меня на теле встали дыбом, — убить короля.

Оджин, еще немного помолчав, с трудом прошептал:

— До меня тоже дошли такие слухи. Возможно, госпожа Мун сама их и распускает.

Я вышла из кладовой.

— Похоже, она настроена очень решительно и хочет уничтожить принца…

И тут мы услышали легкие шаги и голоса мужчины и женщины — вероятно, слуги и тамо.

— Нужно уходить отсюда, — шепотом сказал Оджин.

Мы поспешили пересечь двор — наши длинные тени быстро перемещались по стене павильона. Я думала, Оджин поведет меня к тюрьме, но поняла, что мы подходим к кухне.

— Там внутри есть травы, — сказал Оджин. — Как считаешь, сможешь приготовить дезинфицирующее средство? Медсестре Чонсу нужна твоя помощь.

Мое сердце забилось как бешеное.

— Что случилось?

— Пока меня не было, командир Сон снова провел открытое судебное разбирательство, чтобы под пытками вырвать признание у медсестры Чонсу. Но она не сказала ни слова.

Я утихомирила свою панику — не время ей сейчас предаваться. Пройдя за Оджином на кухню, я направилась прямо к печи.

— Здесь слишком темно, чтобы работать. — Сидя на корточках, я заглянула в закопченную топку. — Надо ее разжечь.

— Позволь мне. — Оджин сел рядом со мной, пола его дорогого халата прошлась по пыльному полу. Он взял лежащий рядом с печью веер и замахал им, пытаясь вернуть к жизни угли.

Я понимала, что сказал он мне далеко не все.

— Что еще вас беспокоит? — спросила я.

Казалось, он ничего больше не расскажет, но, немного помедлив, он ответил:

— Медсестра Кюнхи умерла. Медсестры из Хёминсо говорят, причиной смерти стала травма от удара тупым предметом. Она уснула… и не проснулась.

Эта новость резанула меня по сердцу, но не могу сказать, что она оказалось неожиданной. Некоторые люди с виду здоровы и благополучны, но внутри у них все безнадежно сломано.

Умерла еще одна женщина из дворца.

Я, вся дрожа, поспешила к шкафу со множеством маленьких ящичков — в каждом из них лежало по холщовому мешочку с сухими лекарственными травами. Может, тамо и не сдали экзамены, но они все же были медсестрами, и для меня не стало неожиданностью то, что они хранили лекарственные ингридиенты в образцовом порядке. Я достала мешочек с этикеткой «Корень орхидеи» и проверила, он ли это, понюхав содержимое. Потом высыпала его в миску и отыскала пестик. Если измельчить корень до порошка, а потом посыпать им раны, он остановит кровотечение, уменьшит воспаление и ускорит заживление.

— Я хочу спросить тебя кое о чем, — вывел меня из задумчивости тихий голос Оджина. Я услышала его шаги — он подошел ко мне и посмотрел в лицо. И оно показалось мне обнаженным под его пристальным взглядом. — Почему медсестра Чонсу так много значит для тебя?

Я посмотрела во двор, словно боялась, будто мне грозит оттуда какая-нибудь опасность. Ни единый звук, ни единое движение не тревожили царящую вокруг пустую темноту.

— Без нее я не стала бы ыйнё, — прошептала я в ответ. — Она учила и наставляла меня все мои годы в Хёминсо.

— Она учила и наставляла и других. Но я не вижу, чтобы кто-то еще рисковал жизнью ради ее спасения.

— Думаю, я просто упрямая. — Я начала толочь корень орхидеи. — И люблю доводить дело до конца.

— Уверен, причина не только в этом.

Я нахмурилась:

— Почему вас это так интересует?

Он легонько пожал плечами:

— Я любопытный.

— Однажды мать оставила меня у дома кибан, — начала я. Я редко рассказывала эту историю, но мне внезапно захотелось поведать Оджину о моем позоре. Может, для того, чтобы потушить свет в его глазах — казалось, он смотрит на сияющий из-под песка хрусталик. — Госпожа не взяла меня к себе. — И для полноты картины я добавила: — Сказала, что я неприятная девчонка, не умеющая себя вести. Меня не учили быть доброй, учтивой и благородной.

Он продолжал пристально смотреть на меня.

Я смущенно прочистила горло.

— Ну… Мать велела мне ждать снаружи и молить госпожу передумать. Но госпожа так и не позволила мне войти, и мать так за мной и не пришла, даже когда стало темно. Вот тут-то медсестра Чонсу и нашла меня, замерзшую почти до смерти. Она единственная, кто когда-либо искренне заботился обо мне.

Я ждала, что на его лице отразится жалость, но он, сложив руки за спиной, слегка склонил голову набок и посмотрел на меня озадаченно.

— А кто сказал медсестре Чонсу, что ты замерзаешь на улице?

Я моргнула:

— Кто сказал ей?.. Думаю, случайный прохожий.

— И ты никогда не спрашивала ее об этом?

— Нет…

— И медсестра Чонсу ничего тебе не объяснила?

— Нет, она… — Я замолчала. — Но однажды она сказала мне кое-что непонятное. Кое-что, над чем я даже не задумывалась до этого момента: «Она не знает, как любить. Но это вовсе не значит, что она не любит».

Мы оба молчали, но я отбросила свое внезапное смущение. Я не хотела размышлять над словами медсестры Чонсу, над тем, что они означают.

— Пора. — Я поставила чашку на поднос и постаралась как можно больше походить на служанку, выполняющую важное поручение. — Я готова.

— Опусти голову. Никто не должен видеть твоего лица.

* * *

Встречавшиеся нам полицейские кланялись Оджину, и я тоже склонялась, пряча лицо. Но на меня никто не обращал внимания — обыкновенная тамо, да и только, ничтожная из ничтожнейших, — даже когда мы подошли к тюремному блоку. Оджин приказал страже впустить нас, и никто не задал ему ни единого вопроса.

Как только мы вошли, мне в нос ударил тошнотворный запах крови и гниющей плоти. В деревянных камерах вдоль длинного коридора сидели, стояли, лежали стонущие узники, их изнуренные лица то освещались мерцающими факелами, то прятались в тени.

— Подозреваемая Чонсу вон в