Царство - Даниил Калинин

— Нойон! Прибыл лазутчик из земель орусутов, требует срочной встречи, уверяя, что принёс крайне важные известия.

Ни словом, ни выражением лица, ни даже позой, оставшейся столь же расслабленной, Субэдэй не выдал охватившей его тревоги и внутреннего напряжения. Он просто кивнул, сделав очередной глоток кумыса, после чего небрежно бросил:

— Пусти его.

Намин вновь почтительно склонился — а спустя всего пару мгновений внутрь кибитки проник незнакомый Субэдэю немолодой булгарин с серым, осунувшимся лицом и полноватый толмач, оба павшие ниц у ног нойона.

— Мой господин!

Толмач быстро и уверенно перевёл первые слова лазутчика, и в дальнейшем так же ни разу не запнулся. И пусть его излишне высокий голос немного раздражал слух старого багатура — но увы, других толмачей у него не было...

— Мой господин, пощади меня за дурные вести: рать орусутов двинулась в Булгар! Все лето войско эмира Арпана стояло в стольном граде и на восточном рубеже его, в Муроме. Вся дружина его и множество конных ополченцев-порубежников были наготове, ожидая удара великой рати монголов! Однако всего четыре седьмицы назад в Арпан неожиданно явилась черниговская рать во главе с каганом Мстиславом. Юрги тотчас объединил свою дружину с войском северян и отправился к Мурому, где все ждали похода и подготовили большой обоз! Прошу меня пощадить, добрый господин, но я был лишь в Арпане и не знал о подготовке орусутов к походу... Но поспешил на восток, как только рать эмиров выдвинулось к Мурому! Я чудом миновал сторожевые разъезды орусутов — мне повезло бывать в здешних местах и ранее, и мне были знакомы тайные тропы... Но все равно я едва ли на два конных перехода опережаю передовые разъезды врага!

Всё ещё сохраняя внешнее спокойствие, Субэдэй негромко спросил:

— Каковы силы орусутов?

И едва только толмач перевёл вопрос, как лазутчик быстро затараторил:

— Велики мой господин, в поход двинулась вся рать эмира Арпана и немалая сила северян! Но прости меня, я не могу знать точного числа. Не менее трех-четырёх тысяч конных дружинников и ополченцев, немногим меньше тяжёлой пехоты — это ядро войска орусутов. Также не менее полутора тысяч лёгких всадников в головном отряде, следующем на большом удалении от основных сил — между ними не менее дневного конного перехода. И, наконец, неизвестное мне число пешцев-ополченцев, следующих за основными силами и растянувшихся на многие версты...

Дослушав, Субэдэй замер, напряжённо обдумывая известия трясущегося от страха лазутчика — тот всерьёз опасался, что его слова могут повлечь за собой смерть! Но все одно решил разменять её на жизни уцелевших членов семьи. Ведь последних казнили бы, если бы все отправленные из Булгара соглядатаи не сумели бы предупредить о грядущей опасности... Выходит, этот лазутчиков спас не только своих близких, но и родных тех, кто потерпел неудачу...

Но темник вовсе не собирался его казнить — наоборот, он всерьез вознамерился вознаградить того за важное донесение, проявленную им ловкость и мужество. Таких людей нужно уметь ценить! И Субэдэй понимал это как никто другой.

Стянув с указательного пальца правой руки массивный золотой перстень с крупным рубином, он бросил его лазутчики, спокойно произнеся:

— Не бойся. Твои известия важны и заслуживают награду. Так возьми же её и насладись заслуженным отдыхом, о тебе позаботятся мои нукеры.

После чего перевёл взгляд на толмача и коротко приказал:

— Идите.

На трясущегося теперь уже от восторга толмача Субэдэй уже не обратил ровным счётом никакого внимания. Все мысли его были заняты планом грядущей битвы — а точнее двух битв! Мысль вернуться в Булгар и объединиться с Бату-ханом он отмел едва ли не сразу: во-первых, потому как заходящая в тыл Орду-Эджена рать Арпара всерьёз угрожает старшему сыну Джучи, а во-вторых — враг сам сделал все, чтобы его было легко разбить! Передовой отряд орусутов вырвался вперёд слишком далеко и не представляет угрозы для тумена. Он будет атакован всей тьмой и истреблен — а конная дружина Юрги, спешащая на выручку соратникам, угодит уже в заранее подготовленную засаду. Да, батыры орусутов крепки в сече — но рубиться с ними никто и не собирается. Битву выиграют мощные монгольские луки... Оставшаяся же без князя и прикрытия своей конницы пехота никогда не угонится за лёгкими всадниками-степняками, и будет вымотана многочисленными нападениями нукеров и обстрелами, истощена ночными тревогами... В конечном счёте, её истребят ещё в дороге. Или в Булгар, или, что вернее, на обратном пути в Муром...

И тогда саднящая боль отцовского сердца наконец-то отступит — ведь павший у Переяславля сын будет отомщен!

Разъезд бывалых муромских порубежников под началом десятского головы Млада (ранее был просто «головой» разъезда, а теперь вот десятником стал с первой сединой в волосах!) давно уже углубился в незнакомые порубежникам места. Здесь бывали только вои из купеческой охраны — собственно, поэтому за десятком и закрепили проводника Володаря, не раз путешествовавшего с торговыми людьми до Булгара. Последний же, не мудрствуя лукаво, вел порубежников торной торговой дорогой, ведущей сквозь леса эрзи. Утоптанная копытами тысяч лошадей, следующих этим путем из Мурома в Булгар и обратно (причем использовали ее не только купцы, но и воеводы обеих сторон, отправляясь в очередной поход на заклятых «соседей»), она удобна и просторна… Разве что деться с нее некуда — или вперед идти, или назад. И разъезд издалека приметить можно…

Впрочем, как и приближающегося ворога.

Неспокойно, муторно на душе Млада, непривычно тяжело попрощавшегося с женой в последний раз. Вроде давно уже привычна Чаруша к частым дозорам мужа — но ведь сейчас и не дозор, в коем на деле не и так часто встретишь татей иль степняков разбойных. Большой поход, могучей ратью — сразу чуется, что и сече быть злой… Итак ведь после минувшей зимы многие мужья и отцы не вернулись из-под Рязани. Младу и его воям посчастливилось до поры остаться дома в числе горстки порубежников, сохраненных князем Юрием Давыдовичем для обороны своего удела… Зато нынче — на самом острие.

Да и как по-другому? Все же лучше прочих окрестные места знают, хоть и не забирались никогда так далеко на восток… Головой это десятник понимает. Но как только вспоминает он, как крепко вцепилась супруга в стремя на проводах, и как не желала его отпускать, едва ли не версту молчаливо прошагав рядом… Так сердце и заходиться немой болью. Жена тогда промолвила едва ли пару слов — разве что Млад изредка улавливал обрывки едва слышно произносимых ею молитв. Но как же отчаянно смотрела на мужа Чаруша, буквально прожигая его пронзительным взглядом голубых очей перед самым прощанием! В них плескалась смертная боль вперемешку с тоской — и едва теплящийся огонек робкой надежды… А уж каким необычайно крепким, жарким был ее прощальный поцелуй с примесью покатившихся по женским щекам слез — словно молнией тогда пронзило Млада от нежности и внезапно вспыхнувшей страсти!

Ведомо десятскому голове, что жена его ныне не пропускает ни единой службы — и это знание невольно согревает сердце порубежника даже в самые тоскливые мгновения. Вот и сейчас, хоть и муторно, тоскливо на душе его — недобрые думы лезут в голову как раз под неторопливый, мерный конский шаг — а все же вспомнит о своей невысокой богомолице, так все полегче ему становится…