Все мои ничтожные печали - Мириам Тэйвз

стены, разбивая их вдребезги. За день до самоубийства папе приснилось, что он по-мальчишески перемахивал через бетонные стены. Преодолевал их одну за другой, пока не выбрался на простор.

У меня с собой рукопись. Я вынимаю ее из пакета и пишу на титульном листе: «Обида на всю жизнь». Зачеркиваю и пишу ниже: «Преданное служение печали» (что, согласно Шатобриану в его «Гении христианства», есть «благороднейшее достижение цивилизации»; тут стоит вспомнить назойливых, вечно лезущих в чужие дела меннонитов, которые сообщают тебе с постным лицом, вкрадчиво осуждающим тоном, что твой покончивший с собой отец поступил не по-божески). Снова зачеркиваю и пишу: «Вдребезги». Потом «Без названия». Потом «Под названием». Потом зачеркиваю все надписи и пытаюсь нарисовать Эльфи, спящую на больничной койке.

Я наблюдала за Эльфи и за медсестрами на их посту за стеклянной стеной. Я точно знала, что им неприятно присутствие Эльфи, неудавшейся самоубийцы с проблемной психикой. Они с ней неприветливы, и никто из врачей не пришел с нами поговорить. Я подошла к сестринскому посту и спросила, можно ли мне поговорить с психиатром Эльфи. Мне сказали, что он на срочном вызове. Я спустилась на первый этаж, хотела найти маму и тетю Тину. В кафетерии их не было. Я написала сообщение Норе. Она не ответила. Я поднялась обратно в реанимационное отделение и сразу наткнулась на лечащего врача Эльфи. Он стоял у сестринского поста. На голове – козырек с лупой, как у ювелира. На ногах – коротенькие носки. Это был психиатр. Я подошла к нему, представилась и спросила, беседовал ли он с Эльфридой.

Я пытался, ответил он. Она не захотела со мной разговаривать.

Иногда с ней такое бывает. Она перестает говорить, но продолжает общаться. Пишет в блокноте.

Я здесь на работе, ответил врач. У меня нет времени на чтение. Он улыбнулся, и две медсестры захихикали, как восторженные девчонки на выступлении Элвиса Пресли.

Да, сказала я. Но я имела в виду…

Послушайте, перебил меня он. Мне совершенно неинтересно передавать туда-сюда блокнот и ждать, пока она что-то напишет. Это просто смешно.

Да, я понимаю. Это совсем неудобно, но я просто… я имею в виду, что вы как психиатр наверняка не раз сталкивались с чем-то подобным.

Да, я знаю, как это бывает. Но у меня просто нет времени ей потакать.

У вас нет времени?

Если ей хочется выздороветь, ей самой надо стремиться к тому, чтобы нормально общаться. Вот я о чем.

Ясно, сказала я. Ясно… Но она же психиатрическая пациентка, да? У таких пациентов бываю странности, разве нет? Разве это не вызов для вас? В смысле профессиональный… В области психотерапии. Разве вы не рады этой возможности применить свои знания для…

Прошу прощения, а вы ей кто? – спросил он.

Я вам говорила. Я ее сестра. Меня зовут Йоланди. И я искренне убеждена, что ее молчание – это способ справиться с неприспособленностью к реальному миру. Понимаете, что я имею в виду? Не принимайте ее молчание на свой счет. Это просто ее способ…

Я все понимаю, сказал он. Я не согласен с вашей трактовкой, но я вас понимаю. И я повторю еще раз, что у меня просто нет времени на эти глупые игры…

Глупые игры? Прошу прощения, я не ослышалась? Вы сказали, что это глупые игры?

Он уже отвернулся и пошел прочь. Подождите! – крикнула я ему вслед. Глупые игры? Он остановился и обернулся ко мне.

И тут меня понесло: После одного-единственного визита вы сразу отказываетесь ей помочь? Вы же вроде как уважаемый психиатр. И вы, блядь, отказываете ей в помощи, потому что для вас это глупые игры?! Моя сестра очень ранимая. Она страдает. Она ваша пациентка! Она умоляет о помощи, но ей хочется сохранить хоть какой-то остаток контроля над собственной жизнью. По-моему, даже студент первого курса на психиатрическом факультете сразу должен понять, что для нее это важно. Неужели у вас… неужели у вас нет ни капельки профессионального любопытства? Вы живой человек или просто какой-то чурбан?

Пожалуйста, говорите потише, сказала мне одна из медсестер из-за стеклянной перегородки. Она нацелила мне в голову воображаемый автомат. Психиатр стоял, скрестив руки на груди, и слушал, как я разглагольствую. Он улыбнулся медсестре и пожал плечами. Он казался расслабленным и довольным, словно я была гигантской волной, и он с нетерпением ждал, когда можно будет достать свою доску для серфинга, предварительно выпив парочку «маргарит» в теплой компании друзей.

Неужели вы такой нетерпеливый, самодовольный и недоброжелательный человек, что даже не позволяете людям общаться с вами в письменной форме? – спросила я. В конце концов, это ваша работа. Я не хочу спорить, но вы действительно только что заявили, что не станете ее слушать?

Послушайте, сказал врач. Вы не первая родственница пациента, которая вымещает на мне свою злость и отчаяние. У вас все? Тогда я пошел, у меня много дел. Он прошел дальше вглубь коридора и скрылся за какой-то дверью.

Потому что, крикнула я ему вслед, если ей не поможете вы, то кто еще ей поможет?

Я извинилась перед медсестрами за то, что устроила сцену. Просто я злая, сказала я. И в полном отчаянии. И мне очень страшно. И я жутко злая. Я не знаю, что делать. Я по сто раз повторила каждую из этих фраз. Медсестры сочувственно кивали, и одна из них сказала: Мы все понимаем. Ваша сестра не желает идти на контакт, и…

Я ее перебила: Не надо. Не надо винить во всем мою сестру. Я сейчас просто не выдержу это выслушивать. Моя сестра – не вселенское зло. Теперь я шептала. Старалась не повышать голос. Я сейчас просто не выдержу. Я не говорила, что она – вселенское зло, заметила медсестра. Я просто сказала, что… Я зажала руками уши, словно примеривала новую пару наушников. Кажется, я потеряла рассудок. Я поблагодарила медсестер – уже и не помню, за что, – и пошла к лестнице.

Пока я спускалась с шестого этажа, у меня зазвонил телефон. Я ответила на звонок. Привет, Йоланди, раздался голос в трубке. Это Джоанна. (Кто-то из оркестра.) Я просто хотела сказать, что мы все волнуемся за Эльфриду и все хотим ей помочь. Я хочу что-нибудь ей передать. Но не знаю, что именно. Может, цветы?

Лучше бы знающего психиатра, который сидит рядом со сломленным человеческим существом и говорит: Я здесь ради тебя, я о тебе позабочусь, я хочу, чтобы тебе стало лучше, хочу вернуть тебе радость, еще не знаю, как именно, но я обязательно выясню, а затем приложу сто процентов своих умений, своей подготовки, своего сострадания и профессионального любопытства к тому,