Дикарь - Марина Суржевская

Потоки воды хлынули с неба, прибивая к земле цветущую лаванду и остужая наши разгоряченные тела. Земля мигом набухла от влаги и превратилась в жижу. Мы барахтались в этой грязи — перепачканные с ног до головы, стонущие и сумасшедшие. Я перевернулся на спину и теперь София сидела на мне, откинув голову и подняв лицо к небу. Вода стекала по ее волосам на шею и грудь, тонкими струйками вилась между грудей, огибала ямку пупка. И я думал, что могу кончить только от этого зрелища. Даже если бы она не двигала бедрами в грешном и искушающем танце…

Молния ударила снова. Молния внутри меня, горячая и ослепляющая. Она выжгла мысли, оставив лишь чистое наслаждение. Я сжал зубы, чтобы не орать, и все же не сдержался… И сразу ощутил, как сжались мышцы Софии, как она забилась, падая мне на грудь. Ее экстаз — настоящий и сильный — чуть не выкинул меня в небо снова… Блаженство оказалось сродни боли — такое же неистовое, только со знаком плюс… Его так же не сдержать и так же не остановить, только хочется снова и снова…

Я лежал там, на этом лавандовом поле, под темным небом. Усыпанный мелкими цветами и мокрыми травинками. Опьяненный, хмельной, горячий. Грязный. И чувствовал себя счастливым. Я прислушивался к этому чувству с недоумением, потому что совершенно забыл, как оно ощущается. Счастье. Рыжее, влажное, щекочущее дыханием мне шею.

Я не забыл. Я просто раньше не знал…

* * *

— Гроза! — оторопело воскликнула я, ловя губами капли воды.

— Она началась до того, как ты решила, что хочешь оседлать меня, — хрипло отозвался Хенсли.

Я несколько сконфуженно улыбнулась и тихо взвизгнула от раската грома, что громыхнул прямо над головой.

— Убираемся отсюда!

Шипя и разбрызгивая воду, мы начали искать свою одежду. Хенсли ругался, пытаясь всунуть ногу в мокрую штанину, я глазела на его крепкий зад, на который прилипли травинки, и пыталась не улыбаться. Усилием воли отвернулась, натянула грязное платье. Да, вид у нас ещё тот… мы косились друг на друга и отводили глаза, не совсем понимая, что сейчас произошло.

— Бежим!

Мы рванули через поле лаванды, оскальзываясь на влажной земле. Шерх придержал меня, когда я чуть не грохнулась, вернее, просто дернул за шкирку, как щенка. Но возмутиться я не успела, потому что, во-первых, гром грянул снова, а во-вторых, Χенсли взял меня за руку. Сжал ладонь и потащил за собой. И я решила, что возмущаться буду потом, в тепле.

У края поля Хенсли так же молча подобрал мои туфли, сунул подмышку и побежал дальше, пригибая голову.

Под навес дома мы ворвались мокрые и грязные с ног до головы. Первым делом я заглянула к Линк, но девочка спала, даже гроза ее не разбудила. Я же бросилась закрывать окна, чтобы дождь не попадал в дом. Хенсли стоял, привалившись плечом к стене, и не спускал с меня тревожного темного взгляда. С него текла вода, и он стучал зубами, но не двигался.

— Тебе надо сменить одежду, — постановила я, бухая на огонь чайник. — И высушиться. Раздевайся.

Он приподнял бровь, но начал безропотно стягивать мокрую и грязную ткань. Через две минуты у его босых ног образовалась куча вещей. Я посмотрела на него, сдерживая смех. Χудой, дрожащий, мокрый. Духи, за что мне это?! Кинула Шерху полотенце и вытащила из шкафа старое одеяло. Не знаю, сколько ему было лет, местами из ткани вылезла вата и пух. Но согревало оно прекрасно, в этом я уже убедилась.

— Вот, — укутала Хенсли коконом и потянула за собой. — Идем на кухню.

— А ты? — он кивнул на мое мокрое платье.

— Иди, я сейчас.

Волоча за собой одеяло, Хенсли двинулся к двери на кухню. Я слышала, как он устраивается на старом кресле, как ругается себе под нос. Быстро сменила платье на сухое, вытерла волосы и тоже зашла на кухню.

Шерх молчал все время, пока я заваривала мяту и чабрец в пузатом чайнике, пока разливала настой и ставила на стол варенье. Мы косились друг на друга, но вопросов не задавали. Молча дули на кипяток и грели пальцы о горячие глиняные бока кружек.

Я не выдержала первой.

— Ты здесь один после запечатывания, так? Боишься причинить кому-то вред?

Хенсли кивнул, настороженно глядя из-под упавших на лоб волос. Сейчас, закутанный в старое одеяло, с кружкой, отчаянно сжатой в руках, он снова напомнил мне зверя. Сильного, красивого, но искалеченного… попавшего в капкан и теперь воющего от боли и тоски. Он даже смотрел как зверь, с ожиданием — то ли пристрелят, чтобы не мучился, то ли… чай дадут.

— Подожди, — нахмурилась я, пытаясь отогнать жалость. Потому как взгляд Хенсли изменился, стал настороженным и злым. Он не хотел жалости. Он отчаянно не хотел ее! И я мотнула головой, прищурилась. — Но ведь ты колдовал! Сегодня! Ты сплел магическую сеть! Разве это возможно при запечатывании?

— Нет, — сипло выдавил он. — Печати блокирую поток полностью. Я использовал осколки.

— Точно. Осколки, — пробормотала я. Ну да, он же пытался меня купить. — Откуда они у тебя?

— Нашел, — он неопределенно мотнул головой. — Наткнулся на очаг четыре года назад, случайно.

Очаг, ну да. Ямка, в которой находили осколки. Иногда в таких ямках было всего несколько мерцающих зернышек, а иногда куски, которые могли сделать владельца баснословно богатым.

— Так, — я отставила кружку, размышляя. — Ты живешь здесь много лет. Четыре года назад нашел осколки. То есть деньги у тебя есть. — Постучала пальцами по столешнице. — Тогда объясни мне, почему дом в таком ужасном состоянии?

Он моргнул, видимо, не ожидая такого вопроса.

— То есть?

— Почему здесь так ужасно? — уточнила я, обводя рукой помещение. — У тебя были деньги, времени так и вовсе навалом, почему ты живешь так? Это же не дом… а конура! Почему не провел электричество, не отремонтировал как следует Оливковую рощу, не посадил виноград? Духи! Да здесь можно было развести сады! Купить лошадей! Да много чего можно было сделать! Чем ты занимался все это время?!

— Ты ничего не понимаешь! — настороженность в темных глазах сменилась возмущением.

— Да что ты? — съязвила я. — Чего это я не понимаю? Неплохие у тебя каникулы, Хенсли! Признайся, что ты просто лентяй!

— Да иди ты к жротам! — вспыхнул он. — Какой смысл наводить тут порядок, если я могу сдохнуть в любую минуту?

— Семь лет, Хенсли, — многозначительно повторила я. — И ты все еще довольно… бодрый.

Он криво усмехнулся и расслабился. Отлично. Никакой жалости. Я не покажу ему это чувство, что сжирает меня изнутри. Не подойду и не прижму к себе. Я буду сидеть здесь, смотреть на его пальцы, что совсем недавно ласкали меня, и ругать дикаря.

В темноте глаз вдруг вспыхнуло понимание, и Хенсли склонил голову на бок, разглядывая меня. А потом резко поднялся, стукнул пустой кружкой об стол.

— Мне пора идти.