Jackpot подкрался незаметно - Аркадий Арканов

— Слово для прощания имеет Рапсод Мургабович Тбилисян.

Гайский вернулся на землю.

— Уважаемые дамы и господа, — произнес Рапсод Мургабович как можно печальнее. — Алеко Никитич не любил слова «господа». Он любил слово «товарищи», но всей своей самой крайней плотью и сердцем он делал все, чтобы сегодня мы могли говорить друг другу честно и открыто «господа»…

— Он всех любил, — всхлипнула Глория.

— Уважаемые дамы и господа, — продолжал Рапсод Мургабович. — Дорогая Глория Мундиевна… У нас на Кавказе говорят: плохой человек — мертвый человек, хотя и живой. Хороший человек — живой человек, хотя и мертвый… Сегодня мы хороним живого человека, я так думаю… Из гнилого ручья и шакал нэ пьет, из свежего ручья и змея напьется. Алеко Никитич был свежий ручей…

Камера панорамирует с застывшего лица Алеко Никитича на Рапсода Мургабовича, на Глорию, на детектива Серхио, стоящего у изголовья лежащего в гробу седовласого сеньора Бертильдо, на обезумевшую от горя Анхелиту, на притаившегося в углу черноглазого мулата в зеленой бандане. «Какое горе! — кричит Анхелита. — Ты слышишь, няня Розария, какое горе! Нет больше с нами сеньора Бертильдо — моего любимого отца!..»

— И вот его нет больше с нами, — продолжает Рапсод Мургабович, — но с нами его дети, живущие в Лондоне под руководством великого скрипача, гэныального скрипача Спивакова, я так думаю…

— Мы отомстим за твоего отца, Анхелита! — говорит детектив Серхио, пронзая взглядом черноглазого мулата в зеленой бандане.

— Настало время раскрыть тайну, — всхлипывает няня Розария. — Я любила твоего отца сеньора Бертильдо… Ты плод нашей любви, сеньора Анхелита! Ты моя дочь!..

— Но мы не оставим тебя, сеньора Глория, — продолжает Рапсод Мургабович и вдруг кричит в сторону проходной. — Выключите телевизор, честный слово! Нашли время для сэриала, мамой клянусь!.. Но мы нэ оставим вас, дорогая Глория Мундиевна, и в этот торжественный, хотя и печальный день позвольте от нашей компании «РАПСОД-ХОЛДИНГ-ЦЕНТР» преподнести вам скромный прэзэнт — уныкальный тэлевизор, с ума можно сойти, честный слово! Экран полтора метра на метр пятьдесят, цветное изображение, стэреофонический живой звук! Как в жизни, мамой клянусь! Внесите приз!..

Четверо молодых коротко стриженных парней в камуфляжной форме, раздвигая собравшихся, приволокли скромный презент и поставили его у изголовья гроба. Вдова разрыдалась, и кто-то помахал перед ее носом ваткой с нашатырем… В этот момент к гробу приблизился тощий мужчина с бритой головой и глазами слегка навыкате. В руках его была телекамера, объектив которой держался на длинном основании, напоминавшем слоновый хобот.

— Уважаемый, а вы какую компанию представляете? — тихо спросил Рапсод Мургабович.

— Хорошую, — ответил тощий, не глядя на него.

— Городскую?

— И не только… Мы с покойным знали друг друга. Верно, Алеко Никитич?

Тощий внимательно посмотрел в лицо покойника и сам себе ответил: Верно…

Затем пошли слова прощания. Говорил почвенник Дынин, отмечая вклад усопшего в дело утверждения почвенной литературы в обстановке нравственной бездуховности и политической безответственности.

Выступил бывший завотделом поэзии бывшего журнала «Поле-полюшко» Свищ. Ни прошедшие годы, ни экономические нововведения не повлияли на его сюсюкающую манеру говорить.

— Еще при жизни нашего незабвенного Алекушки, — запричитал Свищ, — я сочинил ему эпитафию. Сегодня я считаю своим долгом ее зачитать… «Дорогой ты наш Алеко! Ты ушел. Прощай, прощай. Ты дорогу человеку на том свете освещай! Слава не пройдет земная. Так прописано в судьбе — скоро Глория родная, знаю я, придет к тебе!»… Дорогая Глориюшка! Долгих вам лет жизни всем нам на радость…

Потом зачитали телеграмму из Лондона от Нади, Леонида и Машеньки.

Последнее слово отчеканил Н.Р.:

— По своей жизни Алеко Никитич сделал много ответственных шагов, и ни один шаг он не совершил прежде, чем не взвесив все обстоятельства, чтобы не оступиться. И раз он решил уйти из жизни, значит, так надо. Значит, время пришло. А нам с вами ничего не остается, кроме как продолжать разрубать этот гордый узел добра и зла…

…Когда приехали и пришли на кладбище, заморосил дождь, и запасливые защелкали и зашуршали зонтами. Вовец и Колбаско по дороге скинулись на бутылку «Гжелки» и, стоя на краю свежевырытой могилы, налили по пластмассовому стаканчику.

— Помянем, — деловито шепнул Колбаско и, морщась и борясь с рвотным рефлексом, в четыре глотка опорожнил стаканчик. А так как пьянел он, как говорят врачи, «на кончике иглы», то обвел ошалелым взглядом собравшихся, нелепо взмахнул руками, ноги его разъехались на скользкой глине, и он рухнул в могилу, вызвав у всех общий «а-ах!!». Два землекопа вытащили его из могилы и прислонили к соседней ограде, бормочущего: «На старые дрожжи взяло…»

— Что ж это вы, Колбаско, поперед батьки в пекло лезете? — сказал тощий, повернув в его сторону объектив на хоботе. — Не время еще…

— Да он всех переживет, — язвительно хихикнул Вовец. — Где Пушкин, так? Где Чайковский? Где Ломоносов-Лавуазье, так? А он жив! Он и нас с вами переживет!

— Вас, возможно, и переживет, — спокойно заметил тощий…

Когда могильщики насыпали и подровняли лопатами могильный холмик, Рапсод Мургабович прокричал:

— Все, у кого пригласительные билеты, милости прошу на поминки в ресторан «У ангела».

Вовец выронил из рук пластмассовый стаканчик.

— У тебя есть пригласительный билет? — угрожающе спросил он у Колбаско.

— И так протыримся, — вякнул Колбаско.

Вовец дико завращал глазами и зашипел:

— В гробу я видел эти поминки! Белого коня пришлют! В именном конверте! Иначе ноги моей больше не будет на их похоронах!..

Постепенно кладбище опустело, а к могиле подошли два бомжеватого вида человека. Пожилой мужчина в некогда адидасовском спортивном костюме и не менее пожилая женщина в некогда кроссовках и в некогда вязаной вытянувшейся кофте. В руках у них были авоськи с пустыми бутылками, а на спинах — трухлявые, некогда брезентовые рюкзаки с торчащими сквозь дыры такими же пустыми бутылками. Женщина положила на холмик полуувядшую каллу, а мужчина деловито собрал с могилы все розы и связал из них вполне приличный букет вынутой из кармана бечевкой.

— Прощай, Алеко, и прости, — пробормотал мужчина. — Ты — уже, а нам еще жить надо…

И они поспешили к выходу…

…Пока Ригонда сдавала тару в супермаркете «Полная чаша», Индей Гордеевич успел у Дворца бракосочетаний им. Жанны д'Арк толкнуть за три сотни букет роз опаздывавшему на церемонию какому-то свидетелю со стороны какого-то жениха…

Каждое утро вертикально расположенные извилины Бестиева приходят в движение и подают импульсы, которые немедленно трансформируются в вопросы. Вопросы эти доминируют в зависимости от погоды. В солнечные дни Бестиев пытается понять сущность конфликта между косовскими албанцами и сербами. Ведь если Косово — албанская территория, то при чем тут сербы? А если Косово — сербская территория, то при чем тут албанцы?