Волжский рубеж - Дмитрий Агалаков

– А к тому, что и вода камень точит. Не зря я вдалбливал им в головы одну и ту же мысль: должна быть железная дорога, должна. Не век Самаре на отшибе стоять! Ты знаешь, что российское правительство приступило к строительству Моршанско-Сызранской железной дороги?

– А-а! – потянул носом Шихобалов, но приостановился. – Краем уха слыхал!

– Буквально завтра на заседании городской думы выступят помимо меня Щеткин, Пензин и, возможно, еще пара человек с Тургеневым во главе. И все станут настаивать на одном и том же.

Антон Шихобалов, захлебнувшись воздухом, раскатисто чихнул.

– Так-так, продолжай, – блаженно пробормотал он.

– Я сумел убедить их, повторяя одно и то же, как старик-Катон. Разложил перед ними карту России и все разъяснил, все по порядку. Нашел ключ к самым недоверчивым. Они прежде считали, что на окраине живут, ан нет. Если наше слово завтра возьмет, тогда каша и заварится. Тогда, Антоша, хлопотать и будем!

На заседании думы 12 сентября было прочитано заявление Алабина, Щеткина и Пензина. Оно так и называлось: «О необходимости ходатайствовать пред высшим правительством, чтобы Моршанско-Сызранская железная дорога, к сооружению которой уже приступили, была направлена на Оренбург не иначе как через Самару».

Выслушав заявление, большинством голосов предложение было принято.

Десятого октября гласные Петр Алабин и Леонид Тургенев выехали в Петербург. А еще через неделю Петр Владимирович Алабин выступал в Министерстве путей сообщения Российской империи.

– Уважаемые господа, – говорил он перед серьезными петербургскими чиновниками, от которых зависело так много, – Самара – город купеческий, в отличие от тех же волжских городов Казани или Саратова, которые являются городами дворянскими, а стало быть, и развиваются как дворянские города: куда медленнее, неторопливее. Самара – город, который растет как на дрожжах, самарские мукомолы торгуют своим товаром со всей Европой и даже Америкой. А все это – доход в казну отечества. Именно поэтому Самаре и необходима помимо важного волжского пути, без которого и жизни бы у нас не было, еще и железнодорожная линия, которая объединит Самару со всей Россией и другими странами. Ведь если не поливать цветок, даже бурно растущий, требующий жизни, и он тогда начнет увядать. Понять это – самое главное! Вкладывая сейчас усилия в процветание Самары, мы печемся обо всем государстве Российском!

И Петр Алабин, и Леонид Тургенев отметили на лицах министерских чиновников заметное оживление и даже одобрение.

– Что думаешь, Леонид? – выходя из министерства, спросил Алабин у товарища по службе. – Проняло их?

– Думаю, что с десяток сердец ты тронул.

– Тут главное – не сердце, а голова. Сердце постучит-постучит горячо и отпустит. Если я достучался до разума, если тронул логику их, вот тогда да: тогда сюда бы еще и сердце в придачу. Все будет!

В этом году Петр Владимирович и Варвара Васильевна Алабины отдали свою старшую двадцатилетнюю дочку Елену замуж за Александра Павловича Лаппу. Он служил товарищем прокурора Самарского окружного суда и был на хорошем счету.

– Ну, теперь уже в спектаклях не поиграешь, – когда выходили из церкви, с доброй усмешкой заметил Алабин. – Теперь домом заниматься будешь, голубушка.

Еще учась в Вятской Мариинской женской гимназии, Елена принимала участие во всех любительских спектаклях и втайне мечтала о карьере большой актрисы. Но кто бы ее отпустил в этот беспокойный и не очень нравственный, по мнению серьезных людей, мир? Она знала наверняка: тому не быть. Но играть не переставала. И когда Алабины приехали в Самару, она с прежним увлечением занималась устройством спектаклей и концертов, но не одного удовольствия ради, а в пользу Самарского общества поощрения высшего образования. В семье так и звали ее: «чудесная актриса».

– Это еще поглядим, папенька, – с улыбкой ответила Елена. – Я же не прикажу душе своей чувствовать иначе? Она не часовой механизм. И тот сломаться может, покрути его в другую сторону. Вот поэтому – и поглядим.

Да, взрослеют его дети, думал Петр Владимирович. Ну что ж, так тому и быть! Старшему, Василию, исполнилось двадцать два года, он только что был произведен в корнеты и определен в лейб-гвардии Гродненский гусарский полк. Вот, приехал в Самару, стал поручителем сестры Елены перед ее мужем. Елене – двадцать, и она уже взрослая замужняя женщина. Ивану – пятнадцать, и он, отец, уже знает, куда отдаст юнца – в Николаевское кавалерийское училище, юнкером будет начинать. Андрею – тринадцать, он учится в Санкт-Петербурге, в Ларинской гимназии. Машеньке – десять лет, Ольге – восемь, Александре – шесть. Варечка только осталась нетленным угольком в сердце, памятью, неизбывной болью. Но, слава богу, Господь щедро одарил его детьми! И каждому из них надо быть хорошим отцом, за всеми уследить, а так это сложно, когда ежедневные заботы грузом ложатся на плечи. Одно радовало Петра Владимировича, что иным такие заботы и впрямь в тягость, сгибаются они под ними в дугу, а вот он тянет и тянет, и получается у него все то, за что он берется. Разве это не радость, разве не счастье?

6 июля 1873 года возвращался из Хивинского похода великий князь Николай Константинович Романов – племянник императора. Решил проехать через Самару. Ему устроили достойную встречу в дворянском собрании. Среди прочих были губернатор, вице-губернатор, предводитель дворянства, гласный думы Петр Алабин. Будучи военным, прошедшим огонь и воды в войнах с Турцией, с мусульманским миром, он с особым вниманием слушал великого князя. А рассказ был интересный! Россия уже покорила два крупнейших среднеазиатских государства – Бухарское и Кокандское. И теперь бельмом в глазу оставалось Хивинское, или Хорезмское, ханство – последний среднеазиатский осколочек Чингизидовой империи! Сколько столетий – и вот дотянулись-таки русские до супостатов! Войско было составлено из четырех отрядов, одновременно выдвинувшихся из Ташкента, Оренбурга, Мангышлака и Красноводска. Полководцем стал туркестанский генерал-губернатор – генерал Константин Петрович Кауфман, тоже участник Восточной войны 1853–1856 гг., но на кавказском фронте. Стычек было много, но в решающей битве противники столкнулись у самой Хивы, бились два дня – 27–28 мая, потом ханские войска капитулировали.

– Был у нас один храбрый офицер, подполковник штаба из Мангышлакского отряда, – с улыбкой говорил великий князь, – подчас совсем без головы, в сражении с казахами, которые перешли на сторону Хивы, получил семь ран пиками и саблями! Семь, господа! И все равно дрался! Да почему «был», он и есть. Отлежался и Хиву брал! Одна половина крепости сдалась, а другая о том ничего не знала. Так вот он с двумя ротами штурмовал Шахабатские ворота, первым влетел внутрь и удерживал позицию! Михаил Скобелев, запомните это имя, еще покажет себя!

Ханство признало над собой протекторат Российской империи. Дело было в том, что два мира – православный и мусульманский – вновь сшиблись лбами, но главная битва была еще только впереди. Это Алабин знал наверняка! Что такое Хивинское ханство? Хоть и крупное по размерам, но так, одряхлевшее среднеазиатское государство с обленившимися властителями, которые занимались грабежом русских караванов и скалили на императора всея Руси зубы. Вот и доскалились. Но был другой мир, куда западнее, и этот мир был силен! И он, Петр Алабин, сражался с этим миром и, увы, проиграл вместе со всей Россией. Этим миром была Турция, Блистательная Порта, и она, несомненно, следила за ненавистным соседом, за тем, как борется Россия за свою территорию, не дает себя в обиду, крепнет и ограждает себя от посягательств явных и неявных врагов. «Будет время – поквитается! – слушая великого князя, вспомнил он слова его дяди императора Александра Второго. – И еще поглядим, чей будет Царьград».