Ищите женщину - Фридрих Незнанский

Характеристика на Музыканта в высшей степени положительная. Умен, энергичен, отличается деловой хваткой, легко входит в контакт с новой средой и при этом не нуждается в дополнительных сведениях, раскрывающих подлинный смысл проводимой работы. То есть, иными словами, его можно использовать в темную.

Таким образом, господин Михайлов как бы принимал предложение господина Купера и подключался к дальнейшей работе с Музыкантом, с тем чтобы использовать его, как перевел Турецкий, на всю катушку. Ну что-то в этом роде.

Второй документ, посвященный все тому же Музыканту, дал неожиданную разгадку. Михайлов сообщал уже известному — в смысле упоминавшемуся — Куперу, что весьма плодотворное сотрудничество института с господином Дж. Петри позволяет надеяться на его активное продолжение. Очередная поездка Музыканта в Москву и Ленинград запланирована на середину декабря — время, когда предпраздничные настроения советских людей делают их более доступными для общения и полностью снимают ощущение мнимой опасности, позволяя при этом объекту их внимания расширять круг своих знакомств без боязни какой-то слежки за собой. Тем легче будет ему встретиться с некоторыми лицами с целью передачи им дополнительных средств, а также ряда документов, содержащих теоретические разработки института по программе переустройства Советского государства и практические рекомендации на этот счет.

Как и в первом документе, Музыкант получил и здесь вполне достойную деловую характеристику: серьезен, исполнителен, обладает отличными дипломатическими способностями.

Два соображения возникли попутно у Турецкого. Второй документ датирован октябрем восемьдесят второго, а ведь… одну минуточку!

Он вытащил с полки толстенный Советский энциклопедический словарь, нашел букву «Б», а вслед за этим — Брежнева. Точно, он умер десятого ноября. Александр помнил: как раз шло первое его крупное дело — труп на сокольнической международной ярмарке, которое началось сразу после торжественных похорон, буквально через несколько дней, чем и особо запомнилось. А приезд этого Музыканта в Москву был запланирован господами Михайловым и Дж. Петри — скорее всего, это именно покойник нынешний тут упоминается, ибо случайные совпадения в таких делах почти немыслимы, — еще в октябре. И не могли они, конечно, предполагать, что к середине декабря власть в Советской стране сменится. Но если поднять архивы бравых чекистов, то, вообще говоря, Музыканта можно будет вычислить.

И тут снова будто что-то ударило в голову! А чем же, собственно, вызван странный интерес всех президентско-фээсбэшных служб, граничащий с легкой паникой, к этому загадочному убийству? Двум убийствам, если быть точным. Музыкант? Надо бы дома посмотреть, полистать биографии штатовских политических деятелей: кто когда родился, когда и где учился, большего-то все равно не узнаешь…

Музыкант… А ведь, между прочим, нынешний их президент с удовольствием играет на саксофоне! Ну и чем он тогда не музыкант? Нет, это было бы слишком!

Ладно, решил Турецкий, нечего себе посреди ночи голову ломать. Надо отложить до Москвы.

Бегло просмотрев остальные бумаги, представляющие собой новые отчеты о потраченных средствах, большую программу проведения в конгрессе Сахаровских чтений, копий писем личного характера к писателю Солженицыну, уже, видимо, проживающему в то время в Штатах, наконец трудночитаемых рукописных копий и черновиков приказов о зачислении в штат сотрудников института совершенно неизвестных Турецкому людей с русскими фамилиями — Лебедева, Косорукова, Скобеля. О, так последний же очень даже хорошо известен: судя по дневнику Вадима, это один из СС — Станислав Скобель! Кем же Рюрик Алексеевич его зачислил? Заместителем директора по связям с общественностью! Действительно, это тебе не баран начихал!

А что ж нигде, интересно, не упоминаются фамилии того же Бруткова, Заславского, Кристича, Красновского, активно работающих в институте у Михайлова? Если верить записям Вадима.

Задав риторический вопрос, Турецкий тут же сам на него и ответил: потому что в Америке совсем не так, как у нас. У нас, если уж я, даже внештатно, сотрудничаю с конторой, извольте мне платить. А вот сознательные русские за бугром могут, вероятно, себе позволить и бесплатно делиться высокими идеями освобождения родины от большевистского засилья, от угнетения наций, от колхозов и вообще от проявлений всяческого коллективизма. Каждый должен быть, в конце концов, сам за себя. Один Бог за всех, что ли? Вот они и сотрудничали, как видно, не ради золотого тельца и не за страх, а за совесть…

Но тогда почему же им всем сейчас не очень хорошо? Боятся чего-то, скрывают? Разве что лишь Крокусы, что из Бостона, спокойно доживают свою старость. И то не советуют Вадиму вступать в конфронтацию с Михайловым. Чудно!

Турецкий сложил листы в целлофановую папочку-карман, которую нашел среди бумаг и рукописей Лизаветы, грудой лежащих на подоконнике. Ничего, ее не убудет. А Турецкий любил порядок: все должно лежать отдельно и на своем месте — легче искать. И после этого придвинул к себе самиздатовский труд господина Красновского Игоря Владимировича.

Решил для начала хотя бы ознакомиться с общей концепцией «сочинения». У сынка почерк был собачий. Но — папаша! Ну да, конечно, он же был физиком, а у тех, наверное, только и можно четко прочитать что одни формулы.

Александр Борисович не хотел себя мучить так уж чрезмерно. К примеру, английские тексты он даст толковому переводчику, который все аккуратно изложит русскими печатными буквами. Вот тогда и можно будет размышлять над теми или иными нюансами, формулировками и так далее. Помимо сути изложенного. А вот с рукописью Красновского так не поступишь — велико сочинение. Значит, придется выбирать только необходимую информацию, если таковая имеется, оставляя без внимания всякого рода эмоции и лирические отступления.

Перелистывая страницу за страницей, Александр Борисович старался на каждой выловить ключевое слово для общего понимания. И скоро понял, что примерно первую треть составляли воспоминания в чистом виде. Это были фрагменты пережитого за пять лет заключения. Около года под следствием и остальное — на пересылке и уже на зоне, в мордовской колонии. Включая момент освобождения, вернее, обмена.

Тут, конечно, имелись любопытные наблюдения. Но о них потом. Кстати, вся эта часть написана уже в Штатах. А воспоминания подобного рода обладают характерной особенностью: в них, в отличие от дневниковых ежедневных записей, отсутствуют малозначительные, частные детали. Больше обобщений, упор, в общем, на главное, наконец, уже продуманные оценки, лишенные сиюминутных эмоций.

Это хорошо, с одной стороны — для изучающего биографию сразу выстраивается четкая картина. Но с другой — исчезают, казалось бы, малозначительные детали, которые, скажем, ему, следователю, помогли бы самому разобраться в хитросплетениях эмигрантской деятельности того же Красновского и выяснить причины, по которым тот стал вдруг неугоден тем людям, которые боролись именно за его освобождение и выезд за границу. Нашли бы в тех же лагерях фигуру, возможно, и позначительней! Ну а поскольку боролись, охотно предоставили все визы и виды на жительство, обеспечили работой, что не так и просто, значит, знали, во что вкладывали капиталы и какие дивиденды могут получить. И вот именно эта сторона больше всего интересовала Турецкого. Вечный вопрос следователя: почему был благополучным человеком, а стал вдруг трупом?