Искусство и красота в средневековой эстетике - Умберто Эко

Принадлежность данного письма перу Данте стала предметом известной дискуссии. На наш взгляд, эта проблема не столь уж важна ни с точки зрения истории восприятия Данте, ни с точки зрения теорий средневековой поэтики. Ведь даже если это письмо написал кто-то другой, оно так или иначе отражает достаточно распространенную во всей средневековой культуре герменевтическую позицию; изложенная в нем теория истолкования объясняет именно тот способ прочтения Данте, который веками применялся к его стихам. В письме к поэзии Данте попросту применена та теория четырех смыслов, которая бытовала на протяжении всего Средневековья и суть которой можно выразить в двустишии, приписываемом Николаю Лирскому или Августину Дакийскому:

Содержащийся в послании способ интерпретации текста носит совершенно средневековый характер. Чтобы оспорить его, необходимо оспорить все средневековое представление о поэзии и попытаться освоить романтический или постромантический подход к тексту, согласно которому отрицается право читателя на изобразительную «многозначность» и интеллектуальную игру истолкования. Такое прочтение, как известно, препятствует пониманию добрых трех четвертей Дантовой поэмы, а быть может, и всей поэмы вообще. «Комедия», напротив, требует адекватного сопереживания средневековому вкусу, для которого было характерно стремление отыскать во всем высший смысл и непрямое значение, подсказанное библейско- богословской культурой эпохи.

Другим аргументом в пользу авторства Данте является тот факт, что сходная теория истолкования содержится в его «Пире» («Convivio»): если поэт снабжает свои стихи философским комментарием, где речь идет о том, как эти стихи следует правильно истолковывать, ясно, что он убежден в наличии у поэтической речи по меньшей мере еще одного смысла, помимо буквального; убежден в том, что этот смысл можно зашифровать и что игра расшифровки составляет неотъемлемую часть удовольствия, доставляемого чтением, и вообще относится к главным целям поэтического творчества.

Тем не менее многие исследователи обратили внимание на то обстоятельство, что в XIII письме изложены представления, несколько отличные от тех, что заключены в «Пире» (4). В трактате проводится четкое различие между аллегорией у поэтов и аллегорией у теологов (Conv. II, 1), тогда как в Письме (причем как раз на примере пассажа из Библии, столь пространно поясненного) это деление, по-видимому, не признается. Разумеется, Данте вполне мог написать XIII послание и частично ревизовать в нем сказанное в «Пире»; но дело в том, что он был пропитан томистскими положениями. При этом в послании он излагает теорию, которая расходится со взглядами Аквината на поэтический смысл. Итак, данная проблема может иметь три различных решения.

Первое: послание не принадлежит Данте. Но это означало бы, что в его кругу (причем незадолго до появления его поэмы) получила признание поэтическая теория, которая явно противоречила тем идеям, которые уже в XIII веке комментаторы приписывали Данте и его культурному окружению. Второй вариант: послание принадлежит его перу, и Данте сознательно хотел возразить «ангельскому доктору». Третье: послание написано Данте, он остается в основе своей привержен представлениям св. Фомы, но смысл послания не совсем тот, каким он представляется на первый взгляд.

Чтобы ответить на наш вопрос и решить, какой из трех вариантов оказывается наиболее достоверным, нам придется обратиться к проблеме средневекового аллегоризма и (или) символизма, уже обсуждавшейся в 6 главе.

Ясно, к чему стремится Данте, когда в «Пире» сначала помещает свои канцоны, а потом дает правила их истолкования. С одной стороны, он следует традиции средневекового аллегоризма и не может представить себе поэзии, которая не имела бы иносказательного смысла; с другой, Данте совершенно не противоречит теории Фомы, потому что хочет подчеркнуть: все, что вытекает из аллегорического истолкования той или иной канцоны, как раз и есть то самое, что хочет сказать он, поэт. Буквальный смысл канцоны, будучи «сокрытым под странными стихами», раскрывается через иносказание; Данте пишет свой комментарий как раз для того, чтобы читатель понял этот буквальный смысл. Чтобы не порождать каких-либо недоразумений, в совершенно томистском духе он проводит различие между аллегорией поэтов и аллегорией богословов.

Можно ли сказать, что тот же процесс имеет место и в XIII послании, кто бы его ни написал? Прежде всего, сразу же вызывает серьезное подозрение тот факт, что в качестве примера аллегорического прочтения текста автор берет отрывок из Библии. На это можно было бы возразить (см.: Pepin 1969, р. 81), что здесь Данте имеет в виду не сам факт исхода, а то, что о нем говорит Псалмопевец (различие, которое было ясно уже Августину, Enarratio in psalmum CXIII). Однако чуть выше, до того как процитировать псалом, Данте говорит о своей собственной поэме и прибегает к выражению, которое в некоторых переводах сознательно или неосознанно смягчается. Например, в переводе А. Фругони и Дж. Бруноли (5) Данте говорит: «Первичное значение исходит от буквы текста, вторичное — от того, что обозначается буквой текста». Если бы это на самом деле было так, Данте оставался бы вполне ортодоксальным томистом, ибо речь шла бы о некоем иносказательном смысле, который предполагается самим автором и который, следовательно, можно свести (в ракурсе рассуждений св. Фомы) к смыслу буквальному (и тогда в рассматриваемом нами послании речь шла бы исключительно об аллегориях поэтических, а не об аллегориях теологических). Между тем латинский текст гласит: alius est qui habetur per significata per litteram, и судя по всему в данном случае Данте как раз и хочет вести речь «о значениях производных от буквальных», то есть фактически — об аллегориях. Если бы он хотел сказать о подразумевающемся значении, то использовал бы не понятие significata в среднем роде, а, например, понятие sententiam, которое в средневековой лексике как раз и означает смысл высказывания (предполагаемый или нет). Но каким образом можно говорить об allegoria in factis по поводу событий, рассказанных в светской поэме, мир которой (и об этом Данте говорит по ходу письма) есть мир поэтический, вымышленный (poeticus, fictivus)?