Иудейские древности. Иудейская война - Иосиф Флавий

7. Так говорил Елеазар. Но его мнения отнюдь еще не разделяли все присутствовавшие. Одни хотя спешили принять его предложение и чуть не возликовали от радости, так как они смерть считали великой честью для себя, но более мягкие охвачены были жалостью к своим женам и детям; а так как эти тоже видели перед глазами свою верную гибель, то они со слезами переглядывались между собою и тем дали понять о своем несогласии. Елеазар, заметив, что они устрашены и подавлены величием его замысла, побоялся, чтоб они своими воплями и рыданиями не смягчили и тех, которые мужественно выслушали его слова. Ввиду этого он продолжал ободрять их и, глубоко проникнутый величием охватившей его мысли, он повышенным голосом, вперив свой взор в плачущих, сам себя вдохновляя, начал говорить великолепную речь о бессмертии души.

«Жестоко я ошибался, – начал он, – если я мечтал, что предпринимаю борьбу за свободу с храбрыми воинами, решившимися с честью жить, но и с честью умереть. Оказывается, что вы своей храбростью и мужеством нисколько не возвысились над самыми дюжинными людьми, раз вы трепещете перед смертью тогда, когда она должна освободить вас от величайших мук, когда не следует медлить или ждать чьего-либо призыва. От самого раннего пробуждения сознания в нас нам внушалось унаследованным от отцов божественным учением – а наши предки подкрепляли это и мыслью, и делом, – что не смерть, а жизнь – несчастье для людей. Ибо смерть дарует душам свободу и открывает им вход в родное светлое место, где их не могут постигнуть никакие страдания. До тех же пор, пока они находятся в оковах бренного тела и заражены его пороками, они, в сущности говоря, мертвы, так как божественное с тленным не совсем гармонирует. Правда и то, что душа может великое творить и будучи привязана к телу, ибо она делает его своим восприимчивым орудием, управляя невидимо его побуждениями и делами возвышая его над его смертной природой. Но когда она, освободившись от притягивающего ее к земле и навязанного ей бремени, достигает своей настоящей родной обители, тогда только она обретает блаженную мощь и ничем не стесняемую силу, оставаясь невидимой для человеческого взора, как сам Бог. Незрима она собственно во все время пребывания своего в теле: невидимо она приходит и никто не видит ее, когда она опять отходит. Сама она неизменна, а между тем в ней же лежит причина всех перемен, происходящих с телом. Ибо чего только коснется душа, все то живет и процветает, а с чем она разлучается, то вянет и умирает – такова сила бессмертия, присущая ей. Наиболее верное доказательство того, что я вам говорю, дает вам сон, в котором души, нетревожимые телом, отдаваясь самим себе, вкушают самый сладкий покой в общении с Богом, Которому они родственны, повсюду летают и предвещают многое из грядущего. Как же можно бояться смерти, когда так приятен покой во сне? И не бессмысленно ли стремиться к завоеванию свободы при жизни и в то же время не желать себе вечной свободы? Уже в силу воспитания, полученного нами на своей родине, мы должны показать другим пример готовности к смерти. Но если мы тоже нуждаемся в чужих примерах, так взглянем на индусов, у которых можно научиться мудрости. Эти благородные мужи переносят земную жизнь нехотя, как отбытие какой-нибудь повинности природе, и спешат развязать душу от тела. Без горя, без нужды, а только из страстного влечения к бессмертному бытию, они возвещают другим, что намерены уйти от этого мира. Никто не препятствует им, а напротив, каждый считает их счастливыми и дает им поручения к умершим родственникам. Так твердо и незыблемо веруют они в общность жизни душ. По выслушании этих поручений они предают свое тело огню для того, чтобы как можно чище отделить от него душу, и умирают прославляемые всеми. Близкие им люди провожают их к смерти с более легким сердцем, чем другие своих сограждан в далекое путешествие: оплакивают они самих себя, умерших же они считают блаженными, так как те уже приняты в сонм бессмертных. Не стыдно ли вам будет, если мы покажем себя ниже индусов, если мы своей нерешительностью посрамим наши отечественные законы, служащие предметом зависти для всего мира? Но если б даже нас издавна учили как раз противному, а именно, что земная жизнь – высочайшее благо человека, а смерть есть несчастье, то ведь настоящее наше положение требует, чтобы мы ее мужественно перенесли; ибо и воля Божия, и необходимость толкают нас на смерть. Бог, по-видимому, уже давно произнес этот приговор над всей иудейской нацией. Мы должны потерять жизнь, потому что мы не умели жить по Его заветам. Не приписывайте ни самим себе вины, ни римлянам заслуги в том, что война с ними ввергла всех нас в погибель. Не собственное могущество их довело нас до такого положения, но высшая воля, благодаря которой они только кажутся победителями. Разве от римского оружия погибли иудеи в Кесарии? В то время, когда последние и не помышляли об отпадении от римлян, среди субботнего праздника на них напала кесарийская чернь, которая избила их вместе с женами и детьми, не встречая ни малейшего сопротивления и не робея даже перед римлянами, которые только отпавших, подобных нам, объявили врагами. Мне, пожалуй, возразят, что кесарияне всегда жили в разладе с иудеями и, дождавшись удобного момента, выместили лишь старую злобу. Но что можно сказать о иудеях в Скифополисе? В угоду эллинам они подняли оружие против нас вместо того, чтобы в союзе с нами бороться с римлянами. Помогла ли им эта дружба и преданность эллинам? Вместе с семействами своими они были беспощадно умерщвлены ими. Так их отблагодарили за помощь. То, чего они не допускали нас причинять эллинам, постигло их самих, как будто они замышляли против них зло. Однако слишком долго пришлось бы говорить, если бы я хотел перечислить все в отдельности. Вы знаете, что нет города в Сирии, где не истребляли бы иудеев, хотя последние были нам более враждебны, чем римляне. Дамасцы, например, не имея даже возможности выдумать какой-либо благовидный повод, запятнали свой город ужасной резней, умертвив 18 000 иудеев вместе с женами и детьми. Число замученных насмерть в Египте превысило, как мы узнали, 60 000. Про все эти случаи можно по крайней мере сказать, что иудеи, живя в чужой стране, не находили того, что нужно для успешной борьбы против врага; но разве те, которые в своей собственной стране вели войну с римлянами, не обладали всеми средствами, которые в состоянии сулить несомненную победу? Оружие, стены, непобедимые крепости и мужество, бесстрашно смотревшее в глаза всем опасностям борьбы за освобождение, все сильнее воодушевляло всех на отпадение. Но все это, исполнявшее нас гордых надежд, выдержало лишь очень короткое время и послужило причиной величайших несчастий. Ибо все завоевано и досталось врагам, как будто оно было приготовлено для того, чтобы придать больше блеска их победе, а не чтобы содействовать спасению тех, которые обладали всем этим. Счастливы еще те, которые пали в бою, ибо они умерли, сражаясь и не изменив свободе. Но кто не будет жалеть тех многих людей, которые попали в руки римлян? Кто для избавления себя от такой же участи не прибегнет к смерти? Одни из них умирали под пытками, мучимые плетьми и огнем; другие, полусъеденные дикими зверями, сохранялись живыми для их вторичного пира на потеху и издевательство врагов. Но больше всех достойны сожаления те, которые еще живут; они каждый час желают себе смерти и не могут найти ее. А где великий город, центр всей иудейской нации, укрепленный столь многими обводными стенами, защищенный столь многими цитаделями и столь исполинскими башнями, – город, который еле окружила вся масса военных орудий, который вмещал в себе бесчисленное множество людей, сражавшихся за него? Куда он исчез, этот город, который Бог, казалось, избрал своим жилищем? До самого основания и с корнем он уничтожен! Единственным памятником его остался лагерь опустошителей, стоящий теперь на его развалинах, несчастные старики, сидящие на пепелище Храма, и некоторые женщины, оставленные для удовлетворения бесстыдной похоти врагов. Если кто подумает обо всем этом, как он может еще смотреть на дневной свет, если бы даже он мог жить в безопасности? Кто в такой степени враг отечества, кто так труслив и привязан к жизни, чтобы не жалел о том, что еще живет на свете? О, лучше вы все умерли бы, прежде чем увидели святой город опустошенным вражеской рукой, а священный Храм так святотатственно разрушенным! Но нас воодушевляла еще не бесславная надежда: быть может, нам удастся за все это отмстить врагу. Теперь же, когда и эта надежда потеряна и мы так одиноко стоим лицом к лицу с бедой, так поспешим же умереть со славой! Умилосердимся над самими собою, над женами и детьми, пока мы еще в состоянии проявить такое милосердие. Для смерти мы рождены и для смерти мы воспитали наших детей. Смерти не могут избежать и самые счастливые. Но терпеть насилия, рабство, видеть, как уводят жен и детей на поругание, – не из тех это зол, которые предопределены человеку законами природы; это люди навлекают на себя своей собственной трусостью, когда они, имея возможность умереть, не хотят умереть прежде, чем доживут до всего этого. Мы же в гордой надежде на нашу мужественную силу отпали от римлян и только недавно отвергли их предложение сдаться им на милость. Каждому должно быть ясно, как жестоко они нам будут мстить, когда возьмут нас живыми. Горе юношам, которых молодость и свежесть сил обрекают на продолжительные мучения; горе старикам, которые в своем возрасте не способны перенести страдания. Тут один будет видеть своими глазами, как уводят его жену на позор; там другой услышит голос своего ребенка, зовущего к себе отца, а он, отец, связан по рукам! Но нет! Пока эти руки еще свободны и умеют еще держать меч, пусть они сослужат нам прекрасную службу. Умрем, не испытав рабства врагов, как люди свободные, вместе с женами и детьми расстанемся с жизнью. Это повелевает нам закон, об этом нас умоляют наши жены и дети, а необходимость этого шага ниспослана нам от Бога. Римляне желают противного: они только опасаются, как бы кто-нибудь из нас не умер до падения крепости. Поспешим же к делу. Они лелеют сладкую надежду захватить нас в плен, но мы заставим их ужаснуться картины нашей смерти и изумиться нашей храбрости».