Весь Рафаэль Сабатини в одном томе - Рафаэль Сабатини

если бы соблазну, моему непреодолимому влечению к вам, не сопутствовало роковое стечение обстоятельств. Время не остановилось ради меня. Корабль не мог вечно стоять в английских водах. Ежечасно он подвергался риску быть захваченным. Я должен был спешить. Вчера вечером я, преодолев робость, заговорил с вами о любви. И получил отпор. Этого я и опасался. Объяснение было слишком внезапным. Оно удивило вас, вывело из душевного равновесия. В других обстоятельствах я бы не стал торопиться. Добиваясь взаимности, я проявил бы бесконечное терпение. Я убежден: как во время нашей первой встречи ваши флюиды вошли в меня и навсегда сделали меня рабом, так и мои флюиды могли бы войти в вашу душу, пусть вы бы и не догадались об этом. Мне не верится, что чувство, вызванное вами, не нашло бы отклика в вашем сердце. Это как искра, высеченная ударом стали о кремень, но, чтобы она появилась, нужны и сталь, и кремень. Вы сами не признавались себе в том, что искра высечена. Еще какое-то время, совсем немного времени — и я помог бы вам это осознать. Но время было мне неподвластно. Я не мог дольше оставаться в Англии. — Дон Педро с отчаянием взмахнул рукой и слегка наклонился вперед. — У меня не было выбора. Отказаться от вас я не мог и вынужден был прибегнуть к злодейскому, на ваш взгляд, похищению. — Он помедлил и, не услышав возражений, продолжал: — Я увез вас силой, чтобы добиться когда-нибудь вашего расположения, положить к вашим ногам свою жизнь и все, что у меня есть, короновать вас всеми почестями, которых я был удостоен и которыми еще буду удостоен, вдохновленный вами. Сейчас все на корабле знают, что по приезде в Испанию вы станете графиней Маркос, а потому будут относиться к вам с должным почтением, приличествующим вашему высокому положению.

Дон Педро замолчал, устремив на Маргарет грустный, смиренно молящий о любви взгляд. Но ни взгляд, ни его слова не произвели на нее, судя по всему, никакого впечатления. Ответный взгляд был колюч, и лишь презрение чувствовалось в легкой улыбке, скользнувшей по алым губам.

— Слушая ваши речи, я терялась в догадках: кто же вы — мошенник или глупец? Теперь понимаю — вы жалкая помесь того и другого.

Дон Педро пожал плечами и даже улыбнулся, хоть в глазах его затаилась бесконечная усталость.

— Это не аргумент.

— Не аргумент? А разве нужны аргументы, чтобы проколоть пустой мыльный пузырь, надувавшийся вами с таким старанием? Следуя вашей логике, в мире нет злодейства, которое невозможно оправдать. Факты налицо, дон Педро, вы отплатили злом за добро, вы обращались со мной недостойно и грубо, надеясь подчинить своей воле; из-за вас тревога и печаль поселились в доме, приютившем вас в час испытаний. Это факты, и никакие аргументы на свете не смогут их опровергнуть. Поверьте, все ваши попытки воздействовать на меня напрасны. Никто не произведет меня в графини против моей воли, а у меня нет желания стать графиней Маркос и никогда не будет. Если вы заслужите прощение, возможно, у меня возникнет желание увидеть вас в будущем. А сейчас снова прошу вас: отдайте распоряжение вернуться, верните меня в мой дом.

Дон Педро опустил глаза и вздохнул.

— Давайте подкрепимся. — Он что-то быстро сказал по-испански недоумевающему Паблильосу, и тот принялся раскладывать по тарелкам кушанья, заранее приготовленные на буфете.

Дон Педро, находившийся в состоянии философской отрешенности, невольно восхищался смелостью Маргарет — с какой решимостью она ответила ему, с каким достоинством держалась за столом, как твердо смотрела ему в глаза. В подобной ситуации любая из знакомых ему женщин вела бы себя иначе. Он уже оглох бы от криков, его бы уже мутило от слез! Но Маргарет была как закаленная сталь. Во всем мире не найти лучшей матери для будущих сыновей. Рожденные такой матерью, они приумножат блеск и славу дома Мендосы-и-Луны.

Дон Педро был уверен, что в конце концов она покорится его воле. Его слова, обращенные к Маргарет, были вполне искренни, они выражали его веру; с такой верой он мог набраться терпения, ибо эта добродетель недоступна лишь тем, кого гложет червь сомнения.

Маргарет ела мало, но то, что она вообще не лишилась аппетита, доказывало твердость ее духа. Она выпила немного вина, но лишь из того кувшина, из которого пил сам дон Педро. Заметив ее осторожность, он подумал, что ум Маргарет не уступает твердости ее характера. Строптивость и недоверие к нему лишь возвышали Маргарет в его глазах.

Одноместная каюта по правому борту предназначалась для дона Педро и отличалась особой роскошью убранства. Когда Паблильос сообщил об этом хозяину, тот предоставил ее Маргарет, и она приняла это с равнодушной готовностью подчиниться обстоятельствам.

Оставшись одна, Маргарет, вероятно, утратила привычное самообладание. Ею овладели горе, негодование, страх. Во всяком случае, когда наутро она искала на палубе место, где могла бы чувствовать себя свободнее, чем в каюте, лицо было осунувшимся, а глаза покраснели от слез или бессонницы — и то и другое было ново и непривычно для леди Маргарет Тревеньон. Но других сигналов бедствия она не подавала. Привела в порядок свой туалет и тщательно причесалась; ступала твердо, насколько, разумеется, позволяла качающаяся палуба, держалась уверенно, с холодным достоинством.

Она перешла на шкафут. Залитый солнечным светом, он показался ей менее просторным, чем вчера вечером. Взгляд ее скользнул от зарешеченного люка к лодкам на утлегаре и на мгновение задержался на крепком парне, начищавшем латунный обод бачка с питьевой водой. Он украдкой поглядывал на Маргарет. На рассвете подул свежий ветер, и марсовые убирали паруса. Ей казалось, что, кроме юноши, начищающего бак, никого рядом не было, но, пройдя вдоль борта, она увидела на шканцах моряков. Дюклерк, дюжий бородатый хозяин судна, наблюдал за ней, облокотившись о резные перила. Когда Маргарет обернулась, Дюклерк приподнял шляпу, приветствуя ее. Позади него два матроса глядели на ванты, повторяя действия матросов на марсе.

Маргарет прошла по палубе туда, где, как ей казалось, в последний раз промелькнула ее родина, ее Англия. Теперь земли не было видно. Было похоже, что корабль находится в центре огромного сферического водного пространства: прозрачное утреннее небо сливалось с океаном. Ее замутило от страха; она прислонилась к фальшборту и вдруг увидела, что она здесь не одна, как полагала. Высокая неподвижная фигура у переборки кубрика казалась кариатидой, поддерживающей верхнюю палубу.

Это был монах. Капюшон на сей раз был откинут, и голова с выбритой тонзурой[545] открыта. Лицо монаха при дневном свете показалось ей моложе, чем накануне, ему было лет тридцать пять. Несмотря на голодное, почти