От Русско-турецкой до Мировой войны. Воспоминания о службе. 1868-1918 - Эдуард Экк

Командир корпуса часто объезжал войска, никогда никого из штаба с собой не брал, довольствуясь личным адъютантом. Правда, что в большинстве его смотры не шли дальше поверки пригонки амуниции, одиночного обучения, пробы пищи и обхода казарм. Доходили слухи о грандиозных разносах, после которых приходилось мирить стороны. Надо отдать справедливость, что командир корпуса не был злым человеком и часто старался тем или иным способом загладить свою грубость. Так, возвратившись однажды из Керчи, командир корпуса, приняв мой доклад, вдруг сказал:

– Знаете, подумав хорошенько, я действительно признаю необходимым командировать в Керчь одну роту Виленского полка для облегчения Евпаторийского батальона в несении караульного наряда; заготовьте в этом смысле доклад командующему войсками.

Такое решение меня крайне удивило, так как сам же командир корпуса, и совершенно справедливо, категорически отклонял все подобные ходатайства. Полки 13-й дивизии содержались в усиленном составе, имели особое назначение на случай занятия Босфора, и потому дробление их было крайне нежелательно. Все это я напомнил командиру корпуса, но он только махнул рукой:

– Нет, нет, это необходимо, – и я обязался так сделать.

Оказалось, что он так накричал на командира батальона, что тот не выдержал и разрыдался. Растерявшийся Дукмасов, желая его успокоить, пообещал прислать в Керчь роту Виленского полка. Лиха беда начать: роту разрешили командировать, не прошло и года, как в Керчи оказался расквартированным уже целый батальон Виленского полка.

Особую готовность 13-й пехотной дивизии и некоторых других частей Одесский военный округ[98] тогда считал своей главнейшей задачей. Все такие части не только держались в усиленном составе, но при каждой из них состояли еще гребные и паровые катера и морские команды гребцов и рулевых. Все упражнения и маневры приноравливались к обучению войск посадке на суда и производству десанта в условиях военного времени, и мы ежегодно, помимо упражнений по полкам, проделывали одно-два упражнения в крупном масштабе.

Но возвращусь несколько назад к своим личным делам. Мне удалось довольно скоро нанять очень хорошую, просторную квартиру с конюшней и каретным сараем, правда уже за городом, но зато она окнами выходила на огромный фруктовый сад Щербины в 11 десятин. В период цветения сад представлял великолепное зрелище, аромат от цвета персиковых, абрикосовых деревьев и черешен был так силен, что жена хоть и восхищалась им, но не могла оставаться на балконе, ей делалось дурно.

Переезд семьи задержался из-за болезни старшей дочери. Вскоре после приезда в Петербург Маруся, пользовавшаяся до того цветущим здоровьем, заболела тифом и довольно трудно поправлялась. В апреле предстояло вести сына на приемный экзамен в Пажеский корпус, и я решил выполнить это лично.

Замечательно, что когда я подал рапорт об увольнении на 28 дней в отпуск в Петербург и рассказал командиру корпуса зачем я собственно еду, он все же пришел в беспокойство и прямо спросил:

– Значит Вы решили уйти, бежите, как и все другие, – и мне стоило большого труда его успокоить.

По дороге в Петербург на станции Харьков я неожиданно встретил своего первого командира полка, а тогда – наказного атамана Донского казачьего войска – князя Святополк-Мирского. Увидав меня, он воскликнул:

– Как, мой прапорщик уже генерал? – обнял меня, пригласил в свой вагон, и мы пробеседовали до самой Москвы, где князь должен был остановиться. Уговаривал и меня:

– Останьтесь на один день, вспомним старину.

Но я вынужден был отказаться, так как времени у меня было в обрез, но сознаюсь, что соблазн был большой, уж очень много было добрых воспоминаний за время его командования полком.

В Петербурге застал Марусю выздоравливающей; экзамены сына прошли вполне успешно, он был принят в четвертый класс и должен был явиться только к 1 сентября. В Петербурге нас больше ничего не удерживало, и я немедля перевез семью в Симферополь.

Приученный сам с детства ко всякого рода физическим упражнениям, я решил использовать пребывание в Крыму для подправления здоровья детей, особенно сына, у которого оставались последствия перенесенных им пяти воспалений легких. Удалось подобрать кампанию из мальчиков, в числе коих два брата Двойченко, старожилы Крыма, уже выходили его по всем направлениям. Старшему было 15 лет, и он был их вожаком. Уходили они в горы сперва на один день, потом на два, на три и более, забирая с собой холодную провизию, ночуя в татарских душанах. Так они подробно осмотрели пещеры в верховьях реки Салгира, вершины Чатырдага, где никого не было, кроме диких буйволов и пастухов со своими стадами овец и так далее.

Каковы у них при этом были аппетиты, можно судить по следующему: когда они достигли верховьев Салгира и уселись ужинать, то им показалось, что телятина имеет какой-то привкус, тем не менее съели все без остатка. Когда же потом стали осматривать велосипедный фонарь, бывший в одном месте с телятиной, то оказалось, что несколько капель смоченного карбида вытекли из него и привкус телятины объяснился очень просто. Никого даже не тошнило.

С Марусей дело шло медленней. Пойдем бывало походить, пройдем версту, другую, она уже просится назад:

– Не могу, все кости болят.

Не было и того аппетита, который обыкновенно проявляется после тифа. Так продолжалось, пока не появились дыни, дети накинулись на них, и я им не препятствовал, ставя лишь одно условие, что за раз больше одной дыни на каждого не разрешаю. На дынях и расцвела Маруся; опять вернулся аппетит, появились силы. С осени у Матильды Михайловны Кесслер устроился танцкласс, подобралась кампания молодежи и все пошло как нельзя лучше.

Нигде не видал я таких отличных детских вечеров, как в Симферополе. Во все царские дни, на Рождестве, на Масленице и на Святой неделе, в городском собрании устраивались танцевальные вечера для детей четырех младших классов от семи до десяти часов, для старших – от десяти и до двух часов ночи. Все обязательно в форменных платьях, воспитанницам старших классов разрешались только банты в волосах и на передниках.

Так как по состоянию здоровья жена не могла вывозить Марусю, то это приходилось делать мне, и мы с Матильдой Михайловной просиживали целые вечера, любуясь детьми. Для младших возрастов дирижером являлся их учитель танцев, который, бывало, установит детей пар 80–100, и под его скрипку и оркестр они танцевали тогда только что вошедшие в моду pas de quatre, pas d’Espagne, pas de patineurs и прочие все танцы, танцевали весело и очень хорошо. К молодежи старшего возраста примешивались и взрослые, и вечера часто оканчивались вместо двух часов лишь к четырем-пяти утра. Но мы с Матильдой Михайловной не сетовали, так было весело смотреть на детей.

Младшая дочь, которой тогда было около полутора лет, проводила все дни со своей няней в саду Истинских, в полуверсте от нашей квартиры.