От Русско-турецкой до Мировой войны. Воспоминания о службе. 1868-1918 - Эдуард Экк

Не обошлось и без комичного эпизода. На другое утро перед выступлением полка докладывает мне денщик, что меня желает видеть казенный лесничий. Этот последний, войдя в палатку, заявил:

– Извините, господин полковник, но я должен вас просить уплатить полтораста рублей за попорченные полком питомники.

Я был крайне удивлен и раздосадован, и обратился к стоявшему тут же дежурному по полку:

– Ведь я же вас просил, чтобы этого не случилось.

– Так точно, господин полковник, я ваше указание исполнил и сам наблюдал, чтобы нигде не трогали выше этого и показал примерно четверть аршина вышины.

После этого ничего не приходилось говорить, и я выдал лесничему 150 рублей. Может быть и дороговато, но удовольствия было больше, чем на полтораста рублей.

Конечным пунктом сбора для 7-й дивизии[79] был город Красник, расположенный на австрийской границе, в 70 верстах от Люблина. Прибыли под Красник 28 августа, на другой день, 30-го, был полковой праздник. Последние время шли сильные дожди, на нас не было сухой нитки, и тем не менее было решено церковный парад не откладывать и праздник справить.

Хотелось доставить людям возможность обсушиться и поспать на сухой соломе. У самого места, отведенного под бивак полка, стоял громадный стог соломы. Я послал офицера к помещику с просьбой продать солому и предложить за стог 50 рублей (по тамошнему за солому, которую всегда помещики давали даром за навоз, цена огромная), но упрямый помещик отказал. Солому мы все-таки раздобыли, купив ее на деревне; от стога за ночь ничего не осталось, так как повсюду кругом стояли войска.

На другой день, поздравляя полк с праздником, я был приятно поражен, что все люди был в совершенно чистых белых чехлах на фуражках. Как они сохранили их в такой чистоте среди постоянного ненастья – не знаю, но знаю, что я их от сердца поблагодарил отдельно за эти чехлы.

Молебен прошел без дождя, но церемониальным маршем прошли уже под дождем. Это не помешало нам принять гостей и весело с ними отобедать.

Подвижной сбор окончился двухсторонним маневром под Люблином, по окончании которого от полка были взяты три роты для учебной постройки под Холмом узкоколейной железной дороги системы Дековиля, конной тяги. Остальной полк почему-то направлен походным порядком в Радом, вместо обычной перевозки по железной дороге. Я шел с полком, и мы совершили этот путь в 11 дней.

По вступлении в Радом мы заняли новые, построенные для нас частными лицами казармы, и все оказались в сухих, светлых помещениях. Благодаря умелому ведению хозяйства и заботливости полковника Чижова оказалась возможность и в дальнейшем улучшать обстановку в казармах. У нас не было отдельных столовых, люди и обедали, и ужинали в жилых помещениях на собственных сундучках. Это было неудобно, неопрятно и очень портило внешний вид помещений. Вдоль стен были приделаны подъемные столы, к ним скамьи и табуретки. Лампы были так повешены, что за этими столами люди могли читать и писать. С утра, на время занятий, и на ночь столы опускались. Затем явилась возможность приобрести для ротных помещений известное число картин исторического содержания и полк начал постепенно переходить от нар к топчанам, начиная с учебной команды.

Для пополнения хора музыкантов и команды писарей полком были взяты из Мариинского приюта 13 мальчиков, которые и жили при полку в отдельном помещении, отделенном от квартиры командира. Приют очень удачно выбрал детей, причем оказалось, что они почти все сироты, сыновья офицеров, а один даже оказался племянником московского губернского жандармского штаб-офицера, генерал-майора Середы. Узнав об этом, несколько офицеров предложили заниматься с ними по учебным предметам с тем, чтобы они приобрели известный учебный ценз и, отбыв воинскую повинность, могли бы себе найти соответствующий заработок. Судя по прибывшим в полк мальчикам, Мариинский приют был в очень хороших руках.

Отдохнув, отмывшись после маневров, отпустив запасных, полк с 1 октября зажил нормальною зимнею жизнью.

Большое внимание было обращено на выбор людей учебной команды, на подбор и подготовку учителей молодых солдат.

Но, работая целыми днями, мы не забывали и своего собрания. Вечера наши становились лучше и привлекали все больше и больше гостей, число карточных столов уменьшилось, зато танцы процветали. Офицеры упросили меня привозить дочь и, хотя ей было всего 15 лет, я не мог им отказать и уговорил жену ввести Марусю в собрание, где она веселилась от всей души.

Меня прямо трогало, как в полку любили моих детей, как их баловали. У сына, например, был свой отдельный дворик, где содержались подаренные ему голуби, собаки и приносимые солдатами то белка, то куница, то еж, и прочее.

Я намеренно допускал детей, особенно сына, присматриваться к полковой жизни, к солдатскому быту, и сам обращал его внимание на все то, что впоследствии могло помочь ему в командовании эскадроном. Говорю эскадроном, потому что он не мнил себя иначе как кавалерийским офицером.

В то время в Варшавском округе обращалось особенное внимание на малые зимние маневры с ночевкой в поле, и каждый полк в течение зимы должен был проделать их не менее двух таких.

Насколько правильна идея маневрирования на местности, покрытой снегом, совершенно ее видоизменяющим, настолько мало поучительны одна или две ночевки в поле на морозе, и такие ночевки очень дорого обходились полкам, так как мы выдавали на каждую роту на ночь по полукубической сажени дров; свои же палатки мы согревали лампами «молния», поставленными на землю и горевшими всю ночь.

Выступив в эту зиму на первый такой маневр при морозе в четыре градуса, мы совершенно благополучно провели ночь, но уже к утру наступила оттепель и возвращались мы под сильным дождем. Довольно глубокий снег растопился и назад шли по сплошной воде.

Пропуская поля на ходу, я обратил внимание на солдата, шедшего в настолько дырявых сапогах, что видны были голые пальцы без портянок. Подозвав ротного командира, я спросил, как могли допустить, что солдат вышел в строй в дырявых сапогах, да еще и без портянок. Ротный командир ответил:

– Это совершенно особый случай, господин полковник, вы разве не узнали этого солдата, это разжалованный по суду Образцов.

– Теперь, когда вы сказали, вспомнил, но все же не могу допустить подобного выхода в строй и строго взыщу, начиная со взводного командира. По возвращении в казармы доложите подробно.

Дело оказалось в следующем: с выступлением в лагерь приходилось для несения караульной службы оставлять в Радоме команду в 350 человек при офицере. В середине лета начальник команды донес, что зайдя в полковой караул, он застал начальника караула, старшего унтер-офицера Образцова, и двух рядовых играющими в карты. На вопрос поручика Ивлиновского, откуда карты и как он мог допустить игру, Образцов отвечал, что не знает, как и кто принес карты, что он сам не играл, а только смотрел как играли; рядовые же во всем чистосердечно повинились.