Бабка Поля Московская - Людмила Матвеева

Относился ли этот жест к ней самой – то есть, к ее женской «оболочке» – или же он оценил в ней тогда простое старание и ум?

Трудно было это все определить – но жест был теплый и не «отцовский» – рука его сжала ей волосы на затылке, собранные в плотный пучок, – но быстро отпустила.

И тут вдруг Инна поняла, что если бы он вот сейчас опрокинул ее, захватив за непокорный никому еще в жизни загривок, прямо на пушистый ковер в своем кабинете – вот это и было бы ее реальностью выпадения из холодной и крепкой раковины, куда она загоняла сама себя в ожидании «достойного мужчины»…

Да, слишком оно тянет за душу – «земное притяжение» – и он боится слово лишнее сказать не по работе, а что же она сама и все остальные?

Да тоже боятся, и как еще! Нельзя, нельзя быть слугой «двух господ» – а как же любить их одинаково – того, Отца народов – и этого, Идолище Мое единственное – невозможно! И это иногда прямо так и разливается в воздухе самом институтском, растекается в невской атмосфере на судовой экспериментальной, от всех закрытой-заклЮченной – как заключённой! – верфи…

Эх, не получается у них у всех – у товарищей ее верных и близких – любить по заказу, ну хоть ты плачь! И шныри эти в штатском всё расчухивают! Всё тоже понимают… Но пугать нечем и незачем – все стараются на благо Родины, как уж тут придраться? Невозможно. Да и не нужно. Не мешайте только дело делать, а там уж сами разберемся, без сопливых, кто кого больше любит.

Господи, вот зачем только эта любовь земная дважды в жизни на нее надавила, да так, что и не продыхнуть!

Коля, бедный мой, любимый мой детеныш! Зарок ведь себе давала – никаких любовей, никаких мужей или детей – вообще, никакой привязанности в жизни!

Ни к чему все это, ну, никому не надо – и как с болью-то справляться потом? Если всё равно обязательно всё отнимут, отрежут, растащат – нельзя ведь стало ничего иметь за душой в этом фантастическом государстве-утопии. Где всех утопили – сначала в братской, то есть, в собственной своего народа крови – а потом – в жидком говне насилия над душами!

Пришли – приползли враз из всех щелей ушлые-дошлые, без души, да с идейками о собственном благе – и с пистолетиками, испугали всех смирных, веровавших, обобрали и убили. А затем убили их же самих еще более хитромудрые и жадные. Да хрен бы с ними, что убили – но тут вступает в силу любимая Иннина математика – наука неподкупная – и прокручивает в мозгах страшную геометрическую прогрессию…

Так, ладно, что можно сказать сейчас по телефону – и что вовсе не следует произносить вслух, и как встретиться, чтобы рассказать, что произошло?

– «Говорите!» – раздался вдруг в трубке мужской молодой голос…

Боже мой, Он! Он сам!

Инна собралась, сжалась и произнесла, поздоровавшись и назвав себя, одну только коротенькую фразу:

– «Срочно требуется Ваша помощь, чтобы разобраться в расчетах.»

– «Берите шофера и приезжайте на объект, я тоже сейчас выезжаю!» – был спокойный ответ.

– «Спасибо, еду!» – и только положив трубку, Инна Антоновна вспомнила, что водителя – то она давно отпустила, а своим ходом она добираться будет гораздо дольше, чем Идол Мио!

Но тут на помощь пришел дежурный – и Инна с трудом, но все-таки успела!

А потом помчалась на всех парусах домой – завтра Николая должны будут выпустить – и она за ним заедет, заберет его из кутузки, и совсем чуть-чуть времени останется разобраться до праздника с его документами – но, конечно, никакой Кронштадт ему уже не светит…

Так что – этот Новый год напрочь испорчен, и вообще будущие все его – и ее тоже – года – как они теперь сложатся?

Тут Инна Антоновна, как ни крепилась, как ни радовалась тому, что удалось повидаться со своим Идолом почти наедине – не считая его водителя, от которого он тоже как бы оторвался, пройдясь с ней рядом далеко, вдоль над ледяной береговой кромкой уходящей в залив реки близ Адмиралтейской верфи – расплакалась, горько и сладко одновременно.

* * *

А дома ее встретило вдруг это «Существо» – Инна взревновала Николая немедленно после того, как еще ранней осенью услышала о чудесной девушке Верочке из Москвы – красавице, плясунье и хохотушке…

– «Да, может, и красавица – не спорю, я в таких вещах не очень-то разбираюсь! Но – с семилетним образованием! Книг не читает – незаметно, по крайней мере, что читает! работает в столовке – прекрасно, просто прекрасно, живет без отца, с полуграмотной своей мамашей – и не стесняется о ней такое говорить!» – размышляла вслух Инна Антоновна перед Елизаветой Ермолаевной за чаем после рассказа о том, чего добилась сама и чего ей это стоило, и после того, как Лизок отправила Веру в свою комнату – было решено, что спать «Москва» – еще одно прозвище от Инны – будет у Елизаветы все дни, что проведет в Ленинграде.

Елизавета тоже, как и ее воспитанник, все восхваляла внешние качества этой невесть откуда взявшейся «невесты» Веры – и Инна с первого взгляда на московское сокровище поняла, что Николай – её мальчик маленький Николаша, белокурый ангел, чудо – ребенок, собственность её единственная и самая драгоценная – погибнет теперь с Этим Существом и потеряется безвозвратно…

– «Да не лукавь же ты хоть передо мной, хоть сама перед собой, Инночка!» – пристально глядя в глаза «Великого Математика» – как окрестила и Вера свою будущую… кого же? свекровь разве? – а, ну да, наверное, приемную свекровь! – говорила Лизок горем убитой соседке:

– Я чай, не хуже других эта девочка Вера! А уж что же с разгону твоего делового о ее характере да о способностях говорить, когда мы человека совсем еще не знаем! А вот одно я только тебе сейчас скажу – не ревнуй! Не она – так другая найдется! И еще неизвестно, какая! Вера, кстати, сразу же спросила, чем помочь, что «поделать»? – и старуха засмеялась добродушно.

– «Что, вот этими словами так и спросила, “Что Вам поделать?” – что ли?» – изумилась Инна Антоновна.

– «Да, Инночка, и это так мило у нее прозвучало! А потом я научила ее разжигать дрова в нашем титане в ванной – чтобы она помыться смогла, и вдруг она побежала, схватила со стола всю грязную посуду мою, осмотрела, нет ли остатков, составила все в таз – и потащила мыть под краном с уже горячей водой! Вот! А я-то, дура питерская, ни в жизнь бы не додумалась! Все из чайника да из чайника в кухне поливаем-шпаримся! А тут вот – раз – и все дела!!!» – веселилась Лизок.

– «Да мы никогда ничего на тарелке не оставим! Она не думает о том! – вскипела вдруг Инна Антоновна. – А к тому же, спускать грязную и жирную воду в нашу ванную – хоть та и ободранная вся, а все-таки неприятно еще и хлоркой эту ванну после отмывать! Да и посуду все же кипятком обдавать положено, а не горячей водой! Да тащить потом этот таз обратно на кухню – тут уж вообще всю посуду переколотить можно, если споткнешься! Эх, да что там говорить!» – и Инна горестно взмахнула рукой с полупустой чашкой.

Красивая фарфоровая чашка с николаевским вензелем выскользнула из ее пальцев и разбилась с нежным звеньканьем на мелие кусочки. Брызги остывшего чая попали Инне прямо в лицо…