Добрые русские люди. От Ивана III до Константина Крылова. Исторические портреты деятелей русской истории и культуры - Егор Станиславович Холмогоров

с ревизией в Белоруссию Гаврила Романович Державин ужаснулся голоду, нищете и алкоголизму местного русского населения, заранее пропивавшего свой урожай. Михаил Осипович Коялович, выдающийся западнорусский историк и мыслитель, считал, что наиболее характерной чертой белорусов в польские времена был «колтун» — чудовищное воспаление сальных желез на голове, вызванное грязью и вшами. Оно уродовало человека: волосы склеивались, как войлок, в плотную дурно пахнущую массу. Вот до чего довело панское господство в западнорусских землях.

Ещё чудовищней было то, что с присоединением к России это господство продолжилось. Император Александр I покровительствовал полякам, фактически отдав народное образование в Западном крае на откуп своему любимцу Адаму Чарторыйскому. Под его крылом Виленский университет превратился в гнездо бесчисленных антирусских тайных обществ. На деньги Российской Империи, при помощи формально российских школ на российской территории началось ополячивание широких масс.

Оно ещё более ужесточилось, когда после наполеоновских войн в состав России были включены коренные польские земли, Царство Польское, и на них Александр I создал марионеточное государство с собственной конституцией и армией. Одно время он и в самом деле подумывал о том, чтобы включить в его состав и Западный край, именно слухи об этих мыслях в абсурдно преувеличенном виде дошли до декабристов и едва не привели к цареубийству. Но эти замыслы были оставлены после письма историка Н. Карамзина, сформулированного весьма резко и даже с угрозами.

Однако «полякование» в Санкт-Петербурге продолжалось. Русское общество, с началом XVIII века стоявшее на почве введенного Петром Великим западничества, благоговело перед польской аристократией, считало их высшей расой по сравнению с русскими, настоящими представителями западной цивилизации, у которой русские только в учениках, носителями высокой культуры.

Сегодня это может показаться странным — по сравнению с русской польская культура выглядит несколько провинциально, а тогда всё было иначе. Пушкин никому не был ни известен, ни понятен. Не было ещё ни Гоголя, ни Толстого, ни Достоевского, отец последнего, кстати, сознательно отказался становиться поляком и уехал учиться из Винницы в Москву. А вот поляки, особенно после создания Наполеоном Герцогства Варшавского и участия на стороне Наполеона в войнах по всей Европе, пользовались в этой Европе, особенно Франции, большой популярностью.

Когда император Николай I начал проводить в России последовательно прорусскую политику и поставил вопрос о русификации окраин, то в Польше начался мятеж. Поляков не интересовала Польша для поляков, их интересовала Русь для ополячивания. «Конституционное» польское войско взбунтовалось, Чарторыйский встал во главе сепаратистского правительства. России пришлось год, с ноября 1830‐го по октябрь 1831‐го, подавлять польский мятеж, причём она потеряла своего фельдмаршала И. Дибича, правда, не от польских пуль, а от холеры.

В подавлении этого восстания и принял энергичное участие М. Муравьёв, который, с одной стороны, всегда был русским националистом и русоцентристом, а с другой был абсолютно уверен в том, что Западный край нуждается в ре-русификации.

Недобрый следователь

Прикомандированный к штабу резервной русской армии, М. Муравьёв показал себя прекрасным спецслужбистом — он создал широкую осведомительскую сеть по всему Западному краю, так что русские знали настроения польских помещиков. В результате, опасность того, что польские паны поднимут мятеж в Белоруссии, была сведена к нулю.

При этом Михаил Николаевич приобрел себе у поляков устрашающую репутацию, благодаря своей работе следователя. Муравьёв приезжал в заподозренные в мятеже имения, запирал всех подозреваемых на замок и начинал методичные допросы. Пока подозреваемые сидели под замком у них за стенкой слышались звуки жестокой порки с оттяжкой. Муравьёв приказал солдату взять розги и пороть седло.

Натерпевшись страху, паны были как шелковые, но выходили на свободу в уверенности, что Муравьёв — ѝ зверг. А Михаил Николаевич и не старался их переубеждать. Напротив, когда один польский чиновник решил «подколоть» губернатора его декабристским прошлым и спросил: «Не родственник ли вы тем Муравьёвым, которых повесили?», то Михаил Николаевич ответил: «Я не из тех Муравьёвых, которых повесили, я из тех, которые вешают». Именно на основании этого ответа клиент Ротшильдов и изменник Родине А. Герцен и начал раскручивать мем[18] «Муравьёв-вешатель».

Однако дело не ограничивалось эффективным контртеррором. Муравьёв предложил императору целую программу, тех действий, которые необходимы «ежели правительству угодно приступить к исполнению благодетельной цели сближения Белоруссии с Россией». В 1830 году Муравьёв подал на имя императора записку «О нравственном положении Могилёвской губернии и о способах сближения оной с Российской Империей», а в 1831 году — записку «Об учреждении приличного гражданского управления в губерниях, от Польши возвращённых, и уничтожении начал, наиболее служивших к отчуждению оных от России».

Среди предложенных им мер, воплощенных императором, были: отмена Виленского статута, и переход Западного края на общероссийскую судебно-правовую систему; переход в судопроизводстве на русский язык; закрытие созданного Чарторыйским польского «кубла» — Виленского университета, а также закрытие иезуитских гимназий, открытие вместо них русских гимназий с преподаванием на русском языке; укрепление Православия в Белоруссии; начало процесса возвращения униатов в лоно Русской Церкви, каковое осуществил в 1839 году митрополит Иосиф (Семашко).

Именно в эти году у Михаила Николаевича выработалась целостная программа политики восстановления русского начала в Западном крае, которую он воплотил 30 лет спустя. Но пока ревнителя русского дела подальше от Западного края убрали, а полонизация Белоруссии, благодаря попустительству российской имперской бюрократии, достигла, практически, прежних значений.

В 1863 году Михаил Николаевич так говорил императору об упущенном тридцатилетии: «Край тот искони русский… мы сами его ополячили… опыт 1831 года нам не послужил в пользу… Теперь надо решительно подавить мятеж и уничтожить крамолу и восстановить русскую народность и православие в крае».

Позднее Михаил Николаевич писал: «Правительство, в течение последних 30 лет, не только не принимало мер к уничтожению в крае польской пропаганды, но напротив того, по крайнему неразумению местных и главных правителей, давало все средства к развитию польского элемента в крае, уничтожая все бывшие зародыши русского начала. Я не стану в подробности упоминать о действиях тех лиц, которые с 1831 года были главными на местах распорядителями, о их бессмысленности и неразумении положения края, польских тенденций, о незнании истории сей искони русской страны и постоянном их увлечении призраками польского высшего общества, пресмыкавшегося пред ними и выказывавшего преданность правительству, но не только тайно, а явно обнаруживавшего свои тенденции к уничтожению всего русского. Но все это привлекало на их сторону генералгубернаторов, а в особенности женский пол, жертвовавший честью и целомудрием для достижения сказанных целей».

Парадный подъезд

Но пока шляхтянки отыгрывали в будуарах русских чиновников то, что утратили шляхтичи на войне, Михаил Николаевич был далеко от Белоруссии. 1835