Гоголь. Мертвая душа - Петр Волконский

мы поглядим. Вы бы, господин писатель, сидели спокойно. А то ударитесь ненароком своим длинным носом. Тряско тут. Легко зашибиться.

Это была плохо прикрытая угроза. По причине, непонятной Гоголю, полицейские были настроены к нему плохо – хуже некуда. Похоже, считали его убийцей. Что ж, учитывая загадочные обстоятельства, окружающие дело, их подозрительность была объяснима. Но Гоголь был убежден, что недоразумение развеется, лишь только он расскажет Виктору Степановичу Черногубу, что и как произошло на самом деле. И полетят полицейские экипажи в обратную Сторону, и подлый преступник будет схвачен, и тогда ему не отвертеться.

Однако Гоголь просчитался. Привезли его не к городничему, а к исправнику, принявшему его у себя в кабинете, словно какого-то арестанта, под присмотром двух стражников при ружьях с примкнутыми штыками. Там было душно от обилия зажженных свечей в люстре. Сесть Гоголю предложено не было. Никакого участия и тем более сочувствия исправник не выразил. Более того, он с самого начала повел себя грубо и нахраписто.

– Не тыкайте мне, сударь! – выкрикнул Гоголь, сорвавшись на фальцет. – Будьте любезны вести себя согласно этикету и уставу. Перед вами дворянин стоит, литератор, ученый. Как вы смеете проявлять неуважение?

Секретарь, записывавший все сказанное в углу кабинета, уронил перо на лист и поспешно промокнул кляксу.

– Дворяни-ин, значит, – протянул исправник, нехорошо улыбаясь. – Литератор. Что ж, здесь все записано, – он положил ладонь на картонную папку отвратительного серого цвета. – Но здесь не значится, что Николай Васильевич Гоголь-Яновский является также насильником и душегубом.

– Вы забываетесь, су...

Гоголь проглотил слог, поскольку, шагнув в запальчивости к начальственному столу, был схвачен стражниками за шкирку и водворен на прежнее место с причитающимся за своеволие тумаком между лопатками.

– Стой смирно! – прошипели ему в затылок, дыша луком и селедкой.

Но не так-то просто было усмирить Гоголя, потерявшего друга и обвиняемого в преступлениях, которых он не совершал.

– Вы обязаны представиться, сударь, – заявил он исправнику, – и предъявить мне обвинения, согласно которым проводится допрос. Да будет вам известно, я служил судебным делопроизводителем и знаю порядок.

– Писарем вы были, Николай Васильевич, – сказал полицейский чин. – Невелика сошка. Ну да ладно. Я капитан Туков. Арестованы вы за... Впрочем, будет лучше, если вы услышите это не от меня, а от той особы, на честь которой покушались.

Туков внезапно повысил голос, выкрикнув:

– Эй, Элеонору Викторовну уже доставили? Введите.

Ноги Гоголя подкосились, когда в комнату вошла дочь Черногуба. Под шарфом, наброшенным на ее шею, виднелись черные отпечатки пальцев душителя. Если бы стражники не поддержали Гоголя под руки, он бы упал.

– Узнаете ли вы этого человека, сударыня? – спросил Туков.

Элеонора посмотрела Гоголю в глаза, выставила перед собой указующий перст и промолвила:

– Да, господин исправник. Это Николай Васильевич Гоголь, писатель из Петербурга. Батюшка мой по доброте душевной приютил его с товарищем под нашим семейным кровом. В благодарность за проявленное нашей семьей участие господин Гоголь покусился на мое целомудрие, а когда понял, что силой овладеть мной ему не удастся, попытался лишить меня жизни.

Она замолчала. Стало слышно, как дышат стражники и как скрипит перо секретаря.

– Что вы говорите такое! – вскричал Гоголь, простирая к Элеоноре руки. (Его одернули, придержав за локти.) – Я покинул вашу комнату, погнавшись за неизвестным, подглядывавшим в окно за нашим свиданием.

– Не было никакого свидания! – отрезала она, топнувши ногой. – Как вам не стыдно лгать, пороча несчастную девушку, которая и без того натерпелась от вас выше всякой меры! Будьте честны перед людьми и Богом, если в вас осталось что-то человеческое.

Она отвела взгляд от совершенно потерянного Гоголя, чтобы обратиться к Тукову:

– Сударь, этот человек лжет. Он против моей воли проник в мою комнату через окно, хотя я не давала ему никакого повода... Умоляю вас, избавьте меня от необходимости видеть этого бесчестного человека и слушать его низкие поклепы!

– Вы свой долг выполнили и можете быть свободны, госпожа Черногуб, – промолвил Туков, сверкая глазами на арестованного. – С господином Гоголем потолкую я сам, и он не отвертится, обещаю вам.

Дождавшись, пока девушка покинет комнату, Туков мрачно усмехнулся.

– Что, Николай Васильевич? Осталась у вас еще охота отпираться? Или же вы готовы чистосердечно сознаться в содеянном?

– Мне не в чем сознаваться, сударь!

– Впервые вижу такого наглого лжеца. Вас ведь только что уличили в присутствии свидетелей.

Секретарь едва успевал записывать, быстро водя пером и помогая себе кончиком языка.

– Ага! – произнес Гоголь. – Теперь я понял. Вы заодно с торговцами мертвыми душами, не так ли, господин исправник? Хотите избавиться от меня, чтобы я не раскрыл правду о ваших злодеяниях? Что ж, вы убили поручика Багрицкого, но меня вам не заставить замолчать. И я обо всем объявлю на первом же судебном заседании, имейте в виду! Во всеуслышанье!

Писарь застыл с пером наготове. Туков медленно поднялся из-за стола, приблизился кошачьей поступью к Гоголю и приблизил к его острому носу свой нос, тупой и массивный.

– Вот как наша пташка запела, – процедил он с ненавистью. – Насильник и душегуб вздумал угрожать мне, блюстителю порядка на государевой службе? Да я тебя в бараний рог скручу, щелкопер ты столичный. Ты мне сегодня же во всем признаешься. На кого покусился, сволочь?! На дочь самого городничего!..

Несмотря на кулак, поднесенный к его лицу, Гоголь не струсил и не сбавил взятый тон. Слишком много страхов выпало ему, чтобы испугаться теперь, когда главные испытания остались позади.

– Господин писарь! – отчетливо произнес он. – Я требую, чтобы в протокол были занесены мои слова. Девица Элеонора Черногуб никак не могла свидетельствовать против меня по причине своей безвременной кончины. Я собственными глазами видел ее в гробу. Так что это был всего лишь очередной фокус господина Верховского, которому не дают покоя лавры графа Калиостро!

Каждую секунду он ожидал, что полицейский кулак врежется ему в челюсть, вбивая в глотку произнесенные слова, но этого не произошло.

– Дур-рак! – произнес Туков с наслаждением. – Так и не понял, щеголь петербургский, что похороны сударыни Черногуб были лишь инсценировкой, устроенной для того, чтобы вывести вас на чистую воду. Ваш спутник, поручик Багрицкий, оказался благородным человеком и, догадавшись о вашем преступлении, хотел передать вас полиции, но был убит вами. И вы недолго будете отрицать очевидные факты, господин бумагомаратель.