Неизвестная сказка Андерсена - Екатерина Лесина

Лет, которых у Ричарда никогда не было. Интересно, а Ксюша, не случись ей умереть, тоже когда-нибудь сбежала бы? И носилась бы со своей обидой, пересказывая подругам, собирала неотвеченные звонки и жалобные SMS? Грозила бы разводом и тем, что он, Ричард, никогда не увидит ребенка?

Проклятье, у Эльки не было детей. И быть не могло: мертвое не способно рожать, а Элька была мертва еще до того, как погибла взаправду. Хотя это не значит, что Ричард не собирается искать убийцу.

Он уже ищет. И почти нашел.

– А вы приезжайте, – сказал Ричард, рисуя на белом листе синий круг, после, подумав, он вписал в круг крест, а крест зарисовал синим стержнем. – Я встречу, тогда и поговорим.

– А… а скажите, с ней все в порядке? Я очень волнуюсь.

– Да, с ней все в полном порядке, – соврал Ричард Иванович, рисуя вокруг круга квадрат. Его он тоже собирался зарисовать. – Приезжайте. Если поторопитесь, то к вечеру будете у нас. Я встречу.

Встретит и посмотрит на человека, которому было бы выгодно убить Эльку. И возможно, узнает, не воспользовался ли любезный и заботливый Камелин удобным случаем.

Или не узнает.

Дашка пришла в себя сразу от резкой боли в лодыжках и запястьях. Застонала, попыталась перевернуться, посмотреть, что же все-таки с ней происходит, но движение вызвало новый прилив боли. Дашка заскулила. Дашка вдруг вспомнила, что не так давно она пила чай с генеральской вдовой, что разговаривали они и вдова просила об услуге, а потом… что было потом? И кто руки связал? Скосив взгляд, Дашка разглядела тонкую бечеву, впившуюся в кожу. И кожу, покрасневшую, распухшую, растертую. И низкий порожек камина, за которым дрожало, разгораясь, пламя.

Камин? Откуда в ее квартире камин? И ковер такой: сине-желтый, с длинным, пропыленным ворсом, на котором то тут, то там виднелись черные следы от ожогов.

– Очнулась, милая? А я уже беспокоиться начала… мало ли, думаю, вдруг да с сердцем чего? Здоровое сердце?

Дашка хотела ответить и обнаружила, что говорить не в состоянии – рот ее был заклеен скотчем.

– Не трудись, милая, не трудись. – Скрипнуло кресло, что-то тяжелое шлепнулось на пол, застучали коготки, раздался нервный лай и тотчас смолк. – Я в том, как вязать надо, толк знаю. Двадцать лет на границе, как-никак многому научилась. Что головой вертишь? Где ты? На даче моей. Как попала? А обыкновенно. Перенесла, привезла, притащила. Не так и сложно, хотя, признаться, думала, ты полегче.

В Дашкином поле зрения показались войлочные тапочки с длинными, поднятыми вверх носами и распухшие ноги генеральши, обтянутые плотными чулками в рубчик.

– Удивляешься? Я когда-то Жорку на плечах таскала, как нажрется, а он втрое весит. Я крепкая, а вы, молодые, нынче слабые. Чуть что и умирать… и я бы умерла, и умру, когда все сделаю. И ты, может статься, умрешь. Но как иначе? Все требует жертв, а я и так слишком уж долго тянула. Даша, ты любишь сказки?

Огонь в камине разгорается, алые язычки осторожно переползают с одного сухого бревна на другое, трогают, примеряются, и бревно трещит, предчувствуя, что еще немного и вспыхнет. Жарко. Но вот не страшно отчего-то, хотя бояться, наверное, следует: старуха явно безумна.

Но все равно не страшно.

Клавдия Антоновна с кряхтеньем наклоняется, переворачивает Дашку на бок, и камин остается сзади. И лежать неудобно, зажатая рука мгновенно затекает, а боль в запястьях становится невыносимой.

– Все любят сказки, только многие взрослеют, а некоторые, вот такие, как ты, до последнего хранят наивную веру в чудо. Сама подумай, Дашенька, какие в нынешней жизни чудеса? Вот-вот, я о том же… – генеральша бродила по комнате, теперь было видно, что комната эта велика – дальний конец ее терялся в сумраке, сквозь который проступали темные силуэты мебели. Шкаф, кровать, еще один шкаф, пыльное озеро старинного зеркала и кресло-качалка.

Его Клавдия Антоновна подтянула ближе. Уселась, открыла книгу и прочла:

– «Прежде, чем взойдет солнце, ты должна вонзить нож в сердце принца, и когда теплая кровь его брызнет тебе на ноги, они опять срастутся в рыбий хвост. Спеши, или он, или ты – один из вас должен умереть до восхода солнца!»[6]

Дашка подумала, что как-то нелепо будет умереть здесь. Да и то, странная это смерть, пасть жертвой сумасшедшей старухи.

А генеральская вдова продолжала с выражением читать сказку:

– «У русалки нет бессмертной души, и обрести ее она может, только если ее полюбит человек. Ее вечное существование зависит от чужой воли, – на этом месте Клавдия Антоновна оторвалась от книги, подарив Дашке выразительный взгляд. – У дочерей воздуха тоже нет бессмертной души, но они могут заслужить ее добрыми делами. И ты, бедная русалочка, всем сердцем стремилась творить добро, ты любила и страдала, подымись же вместе с нами в заоблачный мир…»[7]

Дашка, превозмогая боль, перекатилась на живот, попыталась встать на колени. Странно, но Клавдия Антоновна не обратила внимания на ее потуги, словно знала – бояться нечего. А может, и вправду нечего? Кто будет Дашку искать? Никто.

Но это не значит, что она возьмет и сдастся.

– Понимаешь, милая, в чем суть? В мучениях. В том, что человек живет, страдает, полную чашу пьет, иногда и не одну, а взамен… взамен угасание. Ты, верно, думаешь, что я сошла с ума? Что чушь несу… Я сама долго блуждала впотьмах. Я тебе рассказывала сказку о своей жизни. Знаешь, это почти правда, вот только «почти» – настоящая пропасть между правдою и ложью.

Раздвинуть колени, подняться, найти равновесие. Перед глазами плывет и кувыркается, это от лекарств, которыми Дашку накачала генеральша. Но пройдет, как сухость во рту и урчание в животе, как боль в ногах и руках.

Все пройдет. Встать бы.

– Не старайся, деточка, не выйдет. Прими судьбу свою со смирением. – Клавдия Антоновна, пошарив в кармане, достала сигарету, которую долго разминала пальцами, роняя на страницы табачную крошку, потом долго жевала, точно желая сполна насладиться вкусом, и только потом подожгла. – Как я когда-то. Знаешь, я ведь почти правду сказала. Извини уж, надо было сказку сказывать, пока чаек не подействует, а лучше всего та сказка, которая к правде близка. Был у меня муж, была и дочь, правда, не Юленька, а Софья. Софьюшка. И замуж она вышла за одного проходимца, и так случилось, что проходимец этот разрушил мою семью.

Сизый дым, старый халат поверх кофты с люрексом, а под кофтой видно шерстяное платье с высоким воротом. Курит генеральша, качается кресло, дрожат страницы книги, а встать на ноги не выходит. Не Дашкин сегодня день.

– Но я отомщу. Я им всем отомщу, сволочам этаким. Отделались от старушки… откупились… а ведь я тоже, как русалочка была, все за любимого, хоть голос, хоть волосы, хоть убить кого. И что вышло? – Она вдруг наклонилась, ухватив за ворот кофты, рванула, заставляя Дашку подняться. – Что вышло? А то же, что и у тебя! Пустота! Молодая была, красивая – любил. Нужная – любил. А встал на ноги и бросил. Разведемся, говорит, я тебя не обижу… обидел. Не по сказке это – разводиться, надо чтобы до смерти, чтобы в один день, на одном кладбище…