Француженки не любят сказки - Лора Флоранд

Она встала под душ и, словно хотела напрочь смыть всё случившееся, принялась тереть мылом шрам на предплечье, там, где сломанная кость проткнула кожу.

Она запрокинула голову, подставив лицо под струи воды.

Поток холодного воздуха вызвал у нее легкий озноб. Под душ шагнул голый Доминик и поднял ее на руки.

Она не успела настроиться на упрямое неприятие всякой жалости. Он просто взял ее на руки и крепко прижал к себе, как ребенок прижимает к груди игрушечного медвежонка. Потом прислонился к стенке и подставил под струи ее спину и свое лицо.

Он ничего не говорил. Она не видела его лица, так крепко он прижимал ее к себе. Гордость заставляла ее высвободиться. Не очень-то комфортно, когда тебя так крепко стиснули. Впрочем, как ни странно, это ее успокаивало.

Она затихла в его объятьях, напряженность постепенно ушла, она стала такой же мягкой и послушной, как игрушечный медвежонок, а все ее мысли наполнились Домиником. Его сильные руки, казалось, не уставали от ее веса. Сейчас ей казалось, что он будет держать ее так всегда и никогда не отпустит. Ее сердце бешено колотилось, отдаваясь в ушах.

А Дом по-прежнему держал голову под струей душа и молчал. Не целовал, не ласкал, он не отпускал ее до тех пор, пока не кончилась горячая вода. От холодного душа она задрожала. Тогда он обтер ее, отнес на кухню и приготовил ей завтрак – абсолютно экстравагантный темный шоколадный десерт, а потом не спускал с нее глаз, пока она не съела все до последней крошки.

Возможно, доктора не рекомендовали бы ей такой завтрак, но золотистое тесто, переслаивавшееся с густым шоколадным кремом, она ела из рук грубого, неистового мужчины, который окружил ее трогательной заботой. Его присутствие дарило ей золотое тепло и насыщенную, сладкую уверенность в будущем, способные исцелить любые недуги и проникавшие в нее до мозга костей.

– Ты встречаешься с женщиной, недавно травмированной побоями и надругательством? – недоуменно переспросил Пьер. – Я понимаю, это в твоем духе, но все же…

Доминик еще крепче вжался спиной в кресло и оперся на пятки.

– Она не какая-то там беспутная…

– Если бы тебя тянуло к женщине, похожей на твою мать, это было бы совершенно естественно, – осторожно предположил Пьер.

– Нет, всё вовсе не так.

Пьер вопросительно поднял брови и договорил:

– Я вижу ситуацию так: некий торгаш, которому она мешала своими благотворительными проектами, нанял для острастки бандитов. Разве это не то же самое, что подвергаться постоянным избиениям партнера? – процедил он сквозь зубы. Но что за девелоперские проекты? И как фамилия этой Жем? Что его пациент за кретин, если до сих пор не знает о женщине, с которой он, хмм… встречается, таких элементарных вещей?

Однако лицо Пьера вопреки его мыслям оставалось бесстрастным.

– Что ты сам думаешь по этому поводу?

– Она сильная. – Доминик на миг встретился взглядом с психологом. – Настолько сильная, что может дать мне пинка под зад и вышвырнуть вон. – Застегнуть молнию на чемодане – и была такова! Вчерашний день, его выходной, который мог бы стать днем полного их блаженства, оказался поразительно неудачным, напряженным и просто ужасным. А он так его ждал! Мечтал, как они будут долго гулять вдвоем по Парижу… Но что бы он ни делал вчера – бережно брал ее за руку и отпускал, когда она раздраженно ему заявляла, что она не хрустальная ваза и не нуждается в таком бережном обращении, – в их отношениях что-то надламывалось, замутнялось.

Он тревожно покосился на телефон. Джейми пока не приходила. Она знала, что он ушел от нее в четыре утра. А сообразительная Гийеметта непременно дала бы ему знать, если бы Джейми появилась в салоне.

Пьер с задумчивым видом (одна из уловок его ремесла) сверился со своими записями.

– Значит, в последний раз ты кого-то ударил… тебе было тогда восемнадцать?..

– Да, – тоскливо подтвердил Доминик. Тогда на него набросились трое парней, и все четверо после яростной потасовки были в крови и синяках. Ах, как любил он в те годы подраться! Более того, в драках он находил какое-то упоение. Если бы один из его противников не вытащил тогда нож и не обеспечил ему ночное пребывание в отделении «Скорой помощи», если бы все четверо не оказались в тот раз под арестом, Доминик мог бы запросто пойти по стопам папаши, а не стал бы тем, кем он решил тогда стать.

Пьер взглянул на его дату рождения и еще что-то там подсчитал.

– Десять лет. Это довольно много, Дом.

Доминик всегда уважал это в Пьере: тот никогда не заставлял тебя сидеть на диване. Он сажал тебя в удобное жесткое кресло. Его пятки снова уперлись в пол.

– У меня никогда не было тесных отношений ни с кем, кто был бы уязвим передо мной. И ты не представляешь, как мне сейчас хочется кое-кого вздуть.

– Но ты не делаешь этого, – поощрительно констатировал Пьер. – Это самое главное.

– Сейчас они сидят в тюрьме на другом континенте. И я надеюсь, что их тюрьма – одна из тех адских дыр, о каких мы слышим. Только неужели ты думаешь, что меня останавливает самоконтроль?

– А-а. – Пьер, интеллектуал, полагавший, что конфликты можно уладить словами, иронично усмехнулся уголками рта. – Что ж, будем считать это твоим оправданием. Но когда ты говоришь, что у тебя никогда не было тесных отношений с уязвимыми перед тобой людьми, я, пожалуй, не соглашусь. Когда ты впервые обратился ко мне, предметом нашего разговора были твои сотрудники… Кажется, некоторые пришли к тебе из весьма проблематичной среды и поэтому тоже могли считаться уязвимой и зависимой группой…

– Но я же не колочу их! Да, я могу наорать на них или еще как-то сорваться…

– Не наговаривай на себя! – протестующе качнул головой Пьер. – Ничего этого ты не делаешь! И вообще – ты их не унижаешь.

– Что верно, то верно, и они вытирают об меня ноги… – удрученно вздохнул Доминик. Сильван и Филипп – те иногда покрикивают на своих, чтобы держать их в подчинении, и не очень-то заморачиваются по этому поводу.

– Но ведь они тебя не оскорбляют?

Доминик опешил. Шестнадцать лет прошло с тех пор, как кто-то мог безнаказанно его оскорбить!

– Нет, честно признаться, все очень довольны своим местом работы. – Он даже чувствовал, что от его салона и кухни исходит свет. Разительный контраст по сравнению с адскими условиями на бойне. И ощущение этого контраста каждый день его неизменно радовало.

– Доминик, это само по себе поразительное достижение. И вся твоя работа тоже. – Любитель шоколада, Пьер наведывался к нему как минимум раз в неделю.