Гномон - Ник Харкуэй

— Да.

— Ты его убил?

Священник аж ахнул:

— Как? Как бы я это сделал?

Ладно, не он. Не похож Юлий Марк на расчленителя — он скорее душитель, сам худой и высокий. Отец Марк подкрался бы сзади с удавкой в руках, уперся коленом в хребет и прикончил бы довольно быстро с такими длинными руками. Но Корнелия Севера Сципиона убили не так. Взгляни на труп: тут нужен топор, или пила, или… ладно, скажем честно, я понятия не имею, чем можно так рассечь тело. Огромные ножницы, вроде портняжных, и руки как у готского воина. Тут нужна силища… Предположим, Сципион стоял неподвижно и без одежды, содействовал в этом странном деле; не потому, что это похоже на правду, а потому, что чем больше он сопротивлялся, тем невероятнее выглядит произошедшее. Тессерарий и двое его солдат с подходящими инструментами и бесчувственной жертвой…

м-да. Это становится почти возможным, пока не начинаешь спрашивать, куда подевалась вся кровь и как никто не услышал криков.

— Опиши произошедшее, отец.

— Мы разговаривали. Время от времени ему нужно было заново проверять, что Чертог настоящий, но ему не нравилось находиться внутри. Думаю, ему было не по себе.

— А тебе нет?

— Я чувствовал, будто за мной наблюдают.

Да. Стоять в Чертоге — чем бы он ни был — значит стоять в устье пещеры, из которой выглядывает медведь.

Марк продолжает говорить:

— Но я верю, что Бог видит всех нас, с ног до головы, всюду и всегда. За мной всегда наблюдает Его взор. Я создан из воды, и всякая нечистота видна во мне. Притом я всю жизнь — рядом с изображениями божества и нахожу, что они часто производят такое впечатление. Мне знакомо чувство, когда тебя словно оценивают.

— И находят негодным?

— Неизбежно. Но тут все было иначе: будто колесо мира царапает ось. На миг мне показалось, что я его не вижу, как моргнул. А потом Сципион издал звук. Собачий звук, Мудрая, не человечий — даже на поле боя так не кричат.

Рассеянное замечание, но тессерарий вдруг резко посмотрел на святого отца. Марк был солдатом, прежде чем стал священником? Не верится.

— Я повернулся, и он упал. Хотел сказать, что ощутил на своем лице дыхание, но это уже мой разум приплетает украшения к памяти. В комнате ничто не двигалось. Никакого предупреждения или ощущения движения. И никого другого.

— Одежда, — бросает Гней.

— А что с ней?

— Где она была?

— На нем, разумеется.

Да уж. Выходит, Марк лжет, или мир сломался, или кому-то хватило невероятного хитроумия добиться такого результата. Или все это правда. Или ничто.

— Тессерарий Гней.

— Мудрая?

— Сколько времени прошло с тех пор, как ты видел Сципиона живым, до того, как увидел его труп?

— Четверть часа, может, на две минуты больше.

Итак, если мы хотим настойчиво рассматривать Марка в качестве подозреваемого, нужно представить, как он — один, безоружный — каким-то образом одолел без драки молодого воина, а затем раздел и убил его, разрубив тело на части голыми руками, но так, что на одежде и коже не осталось ни капли крови, как и на полу Чертога. Потом он с удивительным мастерством снова одел жертву, и все это за короткий срок и абсолютно бесшумно. Предположим, жертва была мертва с самого начала, но задача все равно нереальная. Если они заодно, да, возможно, но тогда все — великолепные актеры, а не только убийцы. И зачем меня сюда приводить? Неужели я расходная монета? И настолько безопасная? Нет, вряд ли. Для этого им бы лучше подошел кто-то из пьяниц или продажный лжец из братии алхимиков. Таких найти несложно.

Марк физически не мог этого сделать. Но он был рядом, и это настолько явное указание, настолько важное. Если бы его не было в комнате, все можно было бы проделать (или сделать так, чтобы все так выглядело) обманом и трюками. Просто безумие — столько трудиться, чтобы создать диковинное зрелище, но здесь все дороги ведут к сумасшествию. Я вынуждена признать, что убийца безумен — или весь мир сошел с ума. Там, где все запуталось, надо отложить в сторону здравый смысл и учитывать лишь то, что возможно.

Марк — человек, а не идеальный наблюдатель. Его чувства уязвимы для трюков и обмана. Может, стоит поговорить с рыночным фокусником или ловким шарлатаном. Или вот что:

— У Сципиона были близкие родичи? Брат, которого легко принять за него?

Труп можно было подготовить заранее, жертву — похитить. Или тот, с кем Марк вошел в Чертог, мог быть двойником. Теоретически. Я в это не верю, но очень хотела бы поверить.

Гней смотрит мне в глаза: «Ты что? Серьезно?» Я отмахиваюсь от скептического взгляда:

— Ладно, хорошо, близнец — это слишком. Случайная встреча? Просто человек на улице, который удивительным образом на него похож?

Тот же взгляд спокойных карих глаз. Я вышла за пределы разумного. Он это знает. Я сбита с толку, как и он, как и все мы.

Сбита с толку. Убийство невозможно из-за этого расчленения. Если бы Сципиона просто зарезали, совсем другая история. Марка уже заковали бы в цепи — заслуженно или нет, — и дело с концом.

Зачем разрезать человека на пять частей? Это перебор, если только… Есть всего один ответ, который позволит нам остаться в привычном мире человеческой жестокости.

Зачем разрезать человека на пять частей? Незачем. Кроме того, что появляется разница между банальностью и замешательством. Один удар убивает, четыре творят чудо. Если тело Сципиона найдут таким — рассеченным на пять частей, большинство людей не станет искать обычного убийцу. Восточная империя в наши дни стала суеверной. Не нужно особенно стараться, чтобы люди на рынке начали орать «колдовство», а если нужно скрыть обыкновенное убийство — отличная мысль обвинить в нем духа.

— Была у него любовница? Постоянная? Которая бы его знала?

Один из легионеров кивает:

— Елена.

— Приведи ее.

Марк в ужасе:

— Мудрая… сюда? Показать то, что лежит внутри? Это необходимо?

— Ей не будет приятно. Но этот день для всех нас не самый приятный.

— Зачем?

— Мудрая Афинаида надеется вопреки всему, — говорит Гней, — что лишь голова принадлежит Сципиону, а остальные части тела приготовили загодя.

— Что? Почему?

— Потому что, — терпеливо объясняет Гней, — если дело обстоит так, четыре идеальных разреза можно было провести в другом месте, потратив достаточно много времени, а затем отложить тело до нужного момента. Возможно, сохранить в меду, а затем омыть соленой водой.

Ох, только не это. Не надо меда. Пусть будет соленое масло и вода. Пусть лед и опилки. Только не мед.

Только не мед снова. Все возвращается, все пути ведут в один чертог.