Возвращение в Москву - Дмитрий Вересов

Далее Юра уже не слушал, лишь кивал и поддакивал и глядел, как гримасничает в нетерпении Елена Львовна, поднося время от времени к губам бокал с вином, – разговор происходил во время торжественного обеда по случаю официального определения Юриной профессиональной судьбы.

Юлька сидела кислая – ей не хотелось делать прививки, она почему-то не выносила вида медицинских инструментов, и Юра подмигивал ей тишком, чтобы вызвать улыбку. Ритуся, по сложившейся с недавних пор традиции, заперлась у себя в комнате. Оттуда просачивался в дверную щель тошный дым и доносились звуки дерганой музыки.

Все было не в лад, все не так, как прежде. Из дома, который Юра полюбил семь лет назад, уходило тепло, истончались родственные связи, и небо за окном казалось крашеным, а река внизу – сонной, плоской и тусклой, будто вырезанной из серой оберточной бумаги. Москва почему-то надевала маску, превращалась в декорацию, в обман, и столичная суета представлялась Юре неестественной, как неестественно грустное карнавальное шествие…

Поздней осенью Юра и Юлия, получив необходимые документы, изучив многочисленные инструкции и устав от бесконечных напутствий, вылетали в Гвинею. Через несколько часов полета, когда далеко внизу увидели под крылом легкоузнаваемые очертания Апеннинского «сапожка», омываемого дивной бирюзой в белых штрихах пены, Юлька, побывавшая в детстве на Адриатическом побережье, немного тоскуя, воскликнула:

– Ах, дальше бы и не надо!

Но дальше был Алжир, и могучие желтые пески, и болотистые мангровые леса океанского побережья, и низкие, будто расплющенные, острова архипелага Бисау, опушенные темной зеленью. Наконец – крутой вираж над океаном, посадка на побережье, и вот она, Гвинея, другой мир…

Как получилось, что в страстях моих у меня никогда не было попутчика? Всегда один в испытаниях и горестях, я был в дополнение несчастлив и этим. Почему, попадая в переделку, я всегда, сам того не желая, наращивал толстую скорлупу, панцирь, непроницаемый для добрых чувств, для теплоты любивших меня или дружески ко мне расположенных людей? Но панцирь этот не спасал, однако, от ран – душевных и телесных, и раны под ним, лишенные доступа внешней свежести, болели долго и долго не заживали, словно нанесенные бритвенно-острой хищной африканской осокой, которая, кажется, и броню бы изорвала без труда… Есть, наверное, где-нибудь особые зеркала, которые способны отражать уродливые шрамы, приобретенные нами на нашем тернистом пути, но незаметные в повседневности. Мне страшно было бы глядеться в такое зеркало.

Из швейцарских размышлений Юрия Алексеевича Мареева

Столичный аэропорт под названием «Гбессия» располагался на полуострове Калум, в северо-восточной его части. Здание аэропорта из иллюминатора виделось крошечным – бетонная коробочка с балконом для встречающих, чтобы можно было махать издали. Подкатили трап, и Юра с Юлией в череде немногочисленных пассажиров вышли в удушливую жару африканского Атлантического побережья.

Их встречали прямо у трапа, на посольском «Москвиче», не слишком новом, пропахшем внутри бензином.

– Меня укачает, – пробормотала сонная после долгого перелета Юлька, когда залезла в салон с не присущей ей неуклюжестью.

Мимо пальм, что окружали летное поле, их повезли в посольство, на квартиру. Дорога шла предместьями, застроенными низкими неприглядными бетонными или каменными домиками, крытыми жестью, часто проржавевшей, или соломой. Потом выехали к дамбе, соединяющей длинный, узкий, уходящий в океан полуостров с большим островом.

– Остров Тумбо, – сообщил встречавший их сотрудник посольства. – Там деловой и торговый центр Конакри, административные здания, министерства, президентский дворец, банки – есть, между прочим, и наполовину частные. Со стороны океана – портовые терминалы. К побережью-то, к материку, корабли не подходят – мелко, царство рыбаков. Зато какие пляжи! И не бывает штормов. Должно быть, архипелаг прикрывает. Ласковый берег, одним словом. А во время отлива вода отходит чуть ли не на полкилометра. И живности тогда на обнажившемся дне!.. Местные выходят на промысел с корзинами.

Юра и сам не знал, что ожидал увидеть. Но Конакри, гвинейская столица, показалась ему даже через окно машины грязноватой, буйная уличная зелень – неяркой, сероватой, запыленной. Улицы были многолюдны, оживленны в этот вечерний час. Много было праздных курящих мужчин в белых балахонах. Женщины вид имели деловой и жизнерадостный. Почти проснувшаяся Юлька наблюдала с любопытством, а потом воскликнула с детской непосредственностью:

– Юра, смотри-ка! Это мода такая, не иначе! Женщины чуть не все в таких интересных пестрых юбках и в черных бюстгальтерах. И одна бретелька обязательно кокетливо сброшена с плеча.

– Юбки называются пани, – охотно объяснил молоденький водитель, который, сразу было видно, положил глаз на Юльку и все вертелся, чтобы взглянуть на нее. – Они здесь везде продаются. Вы себе обязательно купите, знаю я женщин. Все, кто приезжает, дамы, я имею в виду, обязательно запасаются такой вот пани. А у здешних девушек в моде также и полицейская форма, скажу я вам. Самые эмансипированные здесь работают регулировщицами. Светофоров мало, вот и машут красавицы жезлами на перекрестках, даром что мусульманки.

Наплывал вечер, и, затмевая тусклое уличное освещение, разгорался закат над океаном – небесное представление, которое многие месяцы будет и восхищать, и тяготить своей непременностью даже и в дождливое полугодье, и всю жизнь будет вспоминаться эта светомузыка – шелест пальм под бризом, мягкий, но мощный, всеохватывающий, гул океана и буйство горячих красок над ним – неохотно затухающий пожар.

Посольство располагалось на берегу океана, и территория его, надежно огражденная, была обширна. Несмотря на довольно поздний час, Юрий Алексеевич и Юлия Михайловна были препровождены на второй этаж одного из зданий и представлены послу. Посол, пожилой, седой, оказался человеком вполне приятным. Он принял новоприбывших в своих апартаментах, в обстановке официальной: то ли в большом кабинете, то ли в комнате для заседаний, через которую тянулся длинный стол под зеленым сукном, а по стенам были развешаны знакомые портреты, и в углу стояло зачехленное знамя при гипсовом бюсте Ленина.

– Юлия Михайловна! Юрий Алексеевич! – радушно, хотя и несколько устало, приветствовал посол новичков. – Мы вас ждали именно сегодня. Здоров ли Михаил Муратович? Много лет назад наши пути, бывало, пересекались в разных странах, на разных континентах… Нет-нет, не улыбайтесь так лукаво, Юлия Михайловна, вовсе не в дурном смысле – мы сотрудничали… на благо родины, как вы понимаете. Между прочим, я вас помню маленькой девочкой, упрямицей и капризулей. А вас, Юрий Алексеевич, товарищ Мистулов нам настоятельно рекомендовал как человека небесталанного и сообразительного. Качества ценные… Сегодня уж поздно, вас проводят на квартиру. Жилой корпус здесь же, на территории посольства, а рядом – бассейн. Завтра прямо с утра, будьте добры, Юрий Алексеевич, заглянуть к кадровику, а потом познакомиться со своим непосредственным начальством. И приступайте к работе сразу же, с первого же дня, набирайтесь опыта. Михаил Мистулович небось наставлял вас по этому поводу? Ну, я не сомневался. Слушайтесь стариков, молодые люди. Я-то в вашем возрасте полагал, что жизненный опыт – это масса ценных знаний о том, как не следует вести себя в ситуациях, которые больше никогда не повторятся. Ан нет – повторяются. В молодости мы накапливаем прецеденты, это наше оружие, Юрий Алексеевич, оружие небесталанных и сообразительных… С возрастом поймете, Юрий Алексеевич. Хотя случается, поговаривают, мудрость и не приходит вместе с возрастом, возраст приходит один, хе-хе. Позвольте теперь пожелать вам доброй ночи и – на дальнейшее – успешной деятельности.