Рейд за бессмертием - Greko

свои мысли подавали с монументальным размахом! С таким, который не подразумевал каких-либо возражений. А, если кто и находился, кто указывал им на, в общем-то, полное несоответствие их мыслей фактам, человеческому опыту, истории, они призывали на помощь свое брезгливое выражение на своих гладких физиономиях. Нет, не отстаивали свои глупые и идиотские доводы, а только демонстрировали всем, что считают ниже своего достоинства отвечать на подобные выпады в их сторону от людей, которые ни в чем не разбираются! И часто люди, которые как раз-таки прекрасно во всем разбирались, пасовали перед такой наглой усмешкой этих убогих людишек. И не заметили, как подобные им, словно сорняки, в скором времени сожрали все плодородные поля, стали большинством не только в подобных салонах, но и во всех остальных интеллигентских кружках, в конечном итоге явив миру совершеннейшее чудовище — русского либерала, которого, будто в насмешку, за границей окрестили «русский интеллигент»!

Я ненавидел этот тип. Настолько, что всегда считал, что все беды сначала великой Империи, а потом и великой страны, моей Родины, в первую очередь исходили от них. Я понимал, что, наверное, перегибаю палку. Но также понимал, что и не настолько перегибаю, чтобы отвечать на доводы против. Не спорил. Просто говорил: эти господа дорассуждались о свободе и высоких материях так, что в 1920-х были вынуждены торговать своими дочерьми в Стамбуле, а в 1990-х — собирать бутылки по паркам и бульварам. Поди, докажи обратное!

Будучи лучшим в классе по литературе, я, как и большинство, спокойно съел все, что нам писали учебники про Чацкого. Борец, мол. Как-то, уже взрослый, перечитал. Так вот, Чацкий — самый отвратительный персонаж русской литературы. Либерал. В котором все характерные черты собрались воедино. Его, сироту, отправили учиться за границу. Кормили, поили. Вернулся, орел, б…! И пошло-поехало! «А судьи кто?» «Служить бы рад, прислуживаться тошно!». То есть, смысл простой: вы продолжайте меня кормить-поить, а я буду вас за это говном поливать! Сие есть — первое и основное правило русского либерала! Софья, безусловно, дура редкостная. Но Фамусов — милейший человек. Просто потому, что отец! Настоящий отец, который желает своей дочери счастья. Пусть она и редкая дура, но это не значит, что её нужно отдать замуж за редкого гондона!

Идти с таким настроением в салон — не очень-то и сподручно. Но, зная, что ради Тамары я все переживу и перемелю, особо не беспокоился. И выдержал. Хоть моя женушка и таскала туда чуть ли не каждый день. Все мои сомнения подтвердились: большое количество очень достойных людей и уже пара-тройка ложек дегтя. Этих вычислил сразу. И находил удовольствие всегда над ними потешаться. Не останавливался до тех пор, пока брезгливая маска не слетала с их лица, открывая их полную растерянность. Не привыкли же к такому отпору. Тут же заворачивали разговор, чем-то отговаривались, а часто, к моему большому удовольствию, попросту покидали компанию. И всего-то нужно было все время всем говорить одну простую истину: король-то голый! Удовольствие это не долго тешило меня. Понимал, скоро уеду. Они об этом прознают, опять появятся, распушив свои жалкие перья, прикрывающие их худосочные жопы, напялят маску всезнайства и, уже не получая отпора, будут стремительно превращаться в чудовище, сожравшее страну.

Хорошо, что к таким нельзя было отнести братьев Орбелиани, с которыми Тамара меня познакомила чуть ли не в первую очередь, и к одному из которых я, увы, грешен, ревновал женушку. Знал, что глупость, был уверен в Томе. И все равно ничего с собой поделать не мог. Уж слишком хорошо понимал свою зависимость от Тамары. Необходимость её присутствия в моей жизни. Самый большой смысл. Наверное, еще и поэтому всегда, когда возвращались из салона, я творил чудеса в постели. Такие, что Тамара не переставала восхищаться, удивляться. Радовалась. Хотя, думаю, прекрасно понимала, из-за чего я так стараюсь. Как-то обняла, приняла свою обычное лисье обличие и сказала, что если бы знала, что я так буду реагировать, давно бы заставила меня ревновать! Мол, какая прибыль! Я смог только отшлепать её под её непрерывный хохот. Потом женушка сказала то, что и должна была сказать умная жена: что я — дурак, что никто, кроме меня, и чтобы я выбросил из головы всю эту муть. Я бросился покрывать её поцелуями.

— Так-то лучше! — заключила моя грузинка.

Единственное, что меня удивляло и казалось странным, что Тамаре приглянулся Илико, а не Григол. Старший брат успел послужить в России, хорошо знал Прибалтику. Обожал родной край. Мог часами о нем говорить — красиво, поэтично. В нем уже проснулся дар поэта. Он был очень гостеприимным, обаятельно любезным и красноречивым. Блистал образованием. Но Тамаре не глянулся, хотя она считала его безукоризненным аристократом, образцом для подражания для грузинских князей.

Илико же ничем себя еще не проявил, разве что в танцах. Статный и ловкий, он лихо кружил своих партнерш, засматривающихся на этого знаменитого красавца. И в хмельной пирушке он был один из первых, о чем постоянно шутили в салоне.

— В нем скрыто огромное внутреннее мужество. Я чувствую, — вот и все, что сказала мне жена.

Хоть стой — хоть падай!

Странно, из чего она это вывела? Высокий лоб мыслителя, а не воина, щегольские усы, придававшие Илико несколько фатовской вид — и мужество? Разве что его воинственность и тяга к военным приключениям? Он много меня расспрашивал о походе в Ахульго. Восхищался самоотверженностью русских офицеров. Его кумиром был последний титульный князь Давид Гуриели, юный корнет атаманского Цесаревича казачьего полка, погибший при штурме.

— Какая судьба! Какой яркий финал! — то и дело повторял он.

Многие меня спрашивали о последнем бое Давида, особенно, его родственники из Гурии, братья Леван, Александр-Сандро и Димитрий, богатые помещики и предводители милиции. Я ничем им не мог помочь. Слишком поздно прибыл в отряд. Не успел ни познакомиться, ни глаза закрыть. Так много было страшных эпизодов, кровь лилась рекой. Об этом хотелось забыть, а не вспоминать.

— Все же стоит отдать долг мужеству мюридов! Они сопротивлялись до конца, как настоящие кавказцы! — патетично восклицал Илико.

— Не прав ты, князь. Да, храбрости воинам Шамиля не занимать. Но не забудь: их было почти две тысячи против наших шести, которые нельзя было разом ввести в бой. На стороне имама была природа, неприступные скалы. Она заменила ему пушки. Камни, летевшие с высоты, разили не хуже ядер. И все же мы победили! А сколько раз русские гарнизоны сражались с