Убивая Еву: умри ради меня - Люк Дженнингс

Алексей говорит, что я проспала три с лишним часа. Остановившись на заправке, мы покупаем сэндвичи, кофе и шоколад «Милка». Потом Алексей заливает в бак бензин, достает из бардачка сигареты и вручает мне заряженный «глок».

– Только пять минут, не больше, ладно?

– Конечно. А мне что-то угрожает?

– Нет-нет. Но мне приказали не оставлять вас без защиты и оружия, пока не доедем до Перми.

– Хорошо.

Я прячу «глок» в карман и иду облегчиться в грязный промерзший туалет, размышляя – как тогда, в Дашиной квартире, – не пустить ли себе пулю в лоб. Вот какое будущее меня ждет. Переезжать с места на место, не имея дома, не зная покоя, не в состоянии забыть.

Потом мы еще шесть часов едем в колонне грузовиков и легковушек. По обе стороны трассы до горизонта – бесконечные равнины, занесенные снегом, и угрюмые леса под плотно затянутым тучами небом. Время от времени мы проезжаем мимо небольших населенных пунктов.

Алексей, похоже, склонен говорить о себе не больше моего. Поэтому мы просто слушаем музыку, которой он, как выяснилось, большой знаток. Начало каждой пьесы он сопровождает кратким комментарием. Его любимый композитор – говорит Алексей – это Рахманинов, который спас ему психику в первые дни и ночи после событий в театре на Дубровке, его первой полевой операции, где погибли сто тридцать заложников.

Алексей указывает на бардачок, и там, среди мятых сигаретных пачек и запасных обойм для «глока», я нахожу треснутую коробочку, а в ней – диск с рахманиновским Первым концертом. Пока мы слушаем эту музыку, Алексей поглядывает на меня, словно желая убедиться, что она оказывает должное воздействие. А ведь, пожалуй что, и оказывает – концерт, конечно, сложноват для моего восприятия, и мне трудно следить за его темами, но сам акт его прослушивания занимает меня, вытесняя все остальное. Нет, он не гасит мое горе, но он удостоверяет его, управляет им. Отводит ему свое место.

Вечер начинается рано и приносит с собой резкий ветер, который продувает снежные просторы и гонит игольчатые шлейфы, сверкающие в лучах наших фар. На ночь мы останавливаемся в Свечинском районе, в безликом городке. Наш хостел – одноэтажный пенобетонный дом, примыкающий к автозаправке на трассе. Комнатки в нем неказистые, но Алексей говорит, что зато в здешнем круглосуточном кафе можно весьма прилично поужинать. Я пытаюсь есть, но кусок в горло не лезет. Слезы стекают по носу и капают в тарелку.

Алексей откладывает вилку, передает мне бумажную салфетку и начинает рассказывать о своей личной жизни. Он разведен, а с Викой они познакомились год назад на дне рождения у товарища по службе. Вика работает в библиотеке МГУ. Она тоже в разводе, и у нее есть помешанный на футболе сын-подросток, который, по выражению Алексея, «слишком загулялся без присмотра». Они живут неподалеку от Лубянской площади, в доме, населенном только офицерами ФСБ и их семьями. Днем, когда никого нет дома, Арчи выгуливает соседка.

Я слушаю его вполуха, признательная за то, что мне не приходится говорить самой, а после ужина отправляюсь в свою комнату, ощущая в кармане пальто тяжесть «глока». В несессере с туалетными принадлежностями я обнаруживаю упаковку снотворного и принимаю одну таблетку. Потом залезаю в постель и лежу, слушая шум грузовиков на трассе. Засыпаю я, к счастью, очень быстро.

Мы выезжаем рано утром и едем еще девять часов. Небо сегодня чище, и сквозь пелену туч порой пробивается солнце, освещая морозные поля и посеребренные льдом озера. На подъездах к Пермскому краю ландшафт начинает меняться. Мы – в самой глубине России, и когда блеск снега тускнеет, реки и леса ненадолго заливает нежно-розовое свечение.

«Азов» – крошечная однозвездочная гостиница в центре Перми, в переулке рядом с улицей Пушкина. Мы подъезжаем к ней в начале одиннадцатого, Алексей провожает меня внутрь, топает у входа, стряхивая снег с ботинок, и о чем-то перешептывается с пожилым человеком за стойкой.

Он говорит мне, что мой номер оплачен и что со мной свяжутся в ближайшие дни. Из внутреннего кармана пальто он достает бумажник с пачкой банкнот и дебетовой картой Газпромбанка. Вся моя потерянность написана, должно быть, у меня на лице, поскольку Алексей быстро, по-солдатски меня обнимает, крепко пожимает мне руку и желает держаться. Потом возвращается в «Ладу», дает задний ход и, выехав на дорогу, уезжает.

В маленьком номере – темно-каштановый ковер и одно окно, выходящее на улицу. Сквозь задернутую тюлевую занавеску проникает неяркий рассеянный свет. Еще там есть диван-кровать с вязаным покрывалом, деревянный комод и миниатюрный холодильник, чей громкий стук заставляет меня выключить его через десять минут.

На подоконнике за занавеской я обнаруживаю колоду карт таро. Видимо, остались от предыдущего постояльца. Я не знаю их значений и как ими гадают, но несколько часов сижу на кровати, переворачивая карты одну за другой и разглядывая странные, таинственные образы. На загаданной мною карте – похожий на Оксану ангел. А моя карта – девятка мечей, которые пронзают меня во всех направлениях.

Эта комната вместе с заснеженными улицами вокруг гостиницы становятся моим миром. По утрам я встаю поздно, обедаю в кафе через дорогу, а потом гуляю, пока не стемнеет. В первый день я отправляюсь на прогулку по Комсомольскому проспекту. Меня радуют светлые и теплые универмаги, но мне грустно глядеть на семьи, укутанные в зимние пальто и шерстяные шарфы. Я чувствую, что перестала быть одной из них, и поэтому – чтобы не расстроиться еще больше – перехожу в менее людные места, в расположенный по соседству парк вдоль Камы.

В кафе «Сказка», которым заведует дружелюбная пара средних лет, – приглушенный свет и теплый, влажный воздух. Они приветствуют меня улыбкой и машут мне, а потом я спокойно сижу за чашкой чая. На пятое утро их дочь, которая помогает по выходным, наливая мне вторую чашку, предлагает вчерашнюю «Правду».

За все время в Перми я не брала в руки газет, и всякий раз спешу побыстрее пройти мимо магазинов и баров с включенным телевизором, где едва ли не круглосуточно транслируют фотографии убитых президентов. Я не готова узнавать подробности или читать о смерти Оксаны, хотя – бог свидетель – ни о чем ином я думать не могу. Тем не менее, тронутая любезным жестом, я беру газету, начинаю читать, и мне уже не оторваться.

В передовице (хотя этот выпуск – весь одна сплошная передовица) излагаются новые подробности «преступления века» из «правительственных источников». Убийство американского и российского президентов – говорится там – было спланировано транснациональной анархистской организацией, и российские спецслужбы в ходе двух ожесточенных перестрелок ликвидировали исполнителей. Рядом – фотографии мертвых убийц. Оксана Воронцова, главарь группы и руководитель операции, «одиозная киллерша, работавшая под именем Вилланель», лежит на спине в снегу у Большого театра в окружении спецназовцев из «Альфы», ее лицо и грудь – темные от крови. В правой руке отчетливо виден автоматический пистолет. На второй фотографии с подписью «Лариса Фарманьянц, второй киллер» – тело Чарли, изрешеченное автоматной очередью, лежит рядом со снайперской винтовкой у окна в Никольской башне Кремля, «куда она проникла нелегально».