Исландская карта - Александр Громов

– Или разведчики, или загонщики, – сказал Лопухин. – Возможно, нам еще не поздно повернуть на ост.

– Из-за этой мелюзги? – презрительно выпятил губу Враницкий.

– Тем лучше, – спокойно возразил граф. – Повернем, покажем мелюзге ее подлинное место в мироздании и уйдем в любой норвежский порт. Это не будет выглядеть бегством.

Враницкий не ответил, зато Пыхачев сердито засопел.

– А если окажется, что нам подсовывают приманку, а за ней идут более серьезные корабли? – проворчал он. – У меня имеется приказ по возможности избегать боевых столкновений, дабы не подвергать опасности жизнь наследника. Занимайтесь уж лучше своим делом, граф, а мне предоставьте заниматься своим.

– Как вам будет угодно. Не смею мешать.

С этими словами Лопухин оставил мостик. Пыхачев посмотрел ему вслед с некоторой неловкостью. Наверное, следовало бы выразить графу благодарность от лица всей команды за предотвращение диверсии… Ладно, после. Главное, ушел и не станет путаться под ногами со своим вечно особым мнением.

Пыхачев приказал разводить пары.

Прошел час, затем еще один. Миновав остров Фер-Айл, взяли курс вест. Слабеющий ветер дул теперь бакштаг, позволив поставить прямые паруса. В кильватерной струе послушно, как хорошая собачка, держался «Чухонец». На нем тоже запустили машину, и огромные колеса замолотили плицами по воде, помогая серым от копоти парусам.

Лаг показывал девять с половиной узлов.

Чужаки постепенно нагоняли, причем парусники не отставали от паровых шлюпов. В ответ на недоумение Пыхачева Враницкий, участвовавший в молодости в эскортировании торговых караванов из Архангельска, заметил с оттенком пренебрежения:

– Не берите это в голову, Леонтий Порфирьевич. Отстанут как миленькие. Ветер стихает. Не будь это люгер и галеас, они бы уже отстали. Чепуховые посудины, но быстроходные и чуткие, используют любое дуновение ветра, за то пираты их и любят.

Сблизившись до восьмидесяти кабельтовых, преследователи убавили ход. Зато очень далеко на северо-востоке показались еще три дыма.

– Взгляните-ка, Леонтий Порфирьевич. Поспешают вовсю. Мне кажется, это более серьезный противник.

Отняв от глаз бинокль, Пыхачев ограничился кивком. А Враницкий подумал, что если принять совет Лопухина, то это надо делать немедленно. Да и то – не поздно ли уже?

Разумеется, он ничего не сказал вслух.

Пыхачев распорядился прибавить оборотов.

Паруса вдруг заполоскали. Вновь наполнились было, поймав случайный шквалик, и обвисли.

– Мы идем со скоростью ветра, – ухмыльнулся Враницкий, – и он продолжает слабеть. Не прикажете ли убрать паруса?

– Прикажу. Действуйте.

Враницкий прокричал в рупор. Засвистали боцманские дудки, матросы полезли на ванты. Кой черт полезли – взлетели. Волнующее зрелище! Для того и учат матросов годами, чтобы сложная работа выполнялась четко, слаженно и красиво. И гордятся командиры выучкой экипажей. Погоня за красотой не прихоть; красота – синоним целесообразности.

В пять минут паруса были убраны. Щелкнув крышкой карманного хронометра, Враницкий промычал что-то одобрительное.

– Готовьте артиллерию, Павел Васильевич, – приказал Пыхачев. – Боевая тревога.

Лишь изнеженных южан, слабых телом и духом, пугает Север с его льдами, промозглыми ветрами, туманами и свинцовыми волнами, разбивающимися в пену о мрачные скалы. Зимой брызги замерзают на лету, одевая камень в лед, и трепещет все сущее. Из ниоткуда налетают свирепые бури. Океан сходит с ума, кипит, не в силах замерзнуть, и с дикой яростью бросается на берега. Северное лето кажется пародией на сицилийскую зиму. Солнце кружит по небу, почти не заходя за горизонт, и все равно не может как следует прогреть стылую землю. От гнуса, тучами поднимающегося из любого болотца, порой не видно неба. И все же не так плох этот край. Угрюмость скал скрашивает лишайник, разросшийся концентрическими кругами, влажные низины облюбованы ягодниками, там и сям укоренились кусты и даже деревья, долины пригодны для выпаса овец, а студеное море обещает смельчакам неисчислимые стада китов и тюленей, косяки трески и жирной сельди, гигантские стаи морских птиц. Не страшись протянуть к богатству руку – все будет твое.

Двенадцать столетий назад Исландия уже была обитаемой. Два поколения спустя до нее добрались норвежцы, назвали остров Страной льда и, выгнав ирландских поселенцев, начали учиться жить на новом месте. Способные ученики, цепкое и упорное племя фиордов, плоть от плоти тех, кто всегда преуспевал и в труде, и в торговле, и в набегах, они быстро достигли немалых успехов. Страна огня и льда получила не временных квартирантов – хозяев.

В свое время на остров проникла, не встретив большого сопротивления, вера в Христа, что не мешало всякому крещенному считать себя дальним потомком Фрейра и приносить жертвы Тору. Постепенно утрачивая воинственность, забывая о дальних походах и удачных грабежах, исландцы не утратили здравого смысла: кровопролитнейшие религиозные распри Европы обошли их стороной. Если биться, так уж за что-то вещественное! Прямой, как весло, разум северянина не различал отравленных колючек, спрятанных в логически безупречных, казалось бы, построениях схоластов. Бились за стада, за пастбища, за власть. Убивали из жадности, из мести. Понятия «еретик» не существовало. Альтинг карал не в меру буйных. Все реже выходили в море большие лодки с драконьими головами на высоких носах. Все чаще выходили в море промысловые посудины, лишенные звериного украшения. Китовья кровь лилась гораздо чаще человечьей.

Прибывали новые переселенцы. Иные оставались, иные плыли дальше на запад, туда, где ярл Эйрик Рыжий открыл новую землю, гораздо более обширную, чем Исландия, но и более суровую и дикую. К западу от нее нашлись еще острова, к югу же – только один остров, зато какой! Винланд, Виноградная Страна, благословенный край! Одно время казалось, что Исландия совершенно обезлюдеет – столько людей пожелало переселиться на остров, лежащий на широте Парижа и Вены. Но Исландия не обезлюдела.

Текли столетия. Давно ушли в прошлое звероголовые драккары, а просвещенные европейские нации поделили между собой африканские и азиатские колонии. В Европу хлынул поток колониальных товаров. Ни Исландия, ни Гренландия, ни даже Винланд не могли предложить купцам и сотой доли того, что Европа начала высасывать из колоний. Угроза нищеты? Нет, всего лишь бедности.

Случалось, что за целый год в Исландию заходило всего-навсего три-четыре купеческих судна, а в Гренландию – одно. Не помогал и протекторат Норвегии. Но не вялая торговлишка сулила главную беду.

Худшим врагом оказался холод. С каждым годом лето становилось короче, а зима злее. Внезапно налетающие снежные бураны губили овечьи стада уже в августе. Граница паковых льдов приближалась, пока не уперлась в северный берег Исландии. Время безопасной навигации сократилось до трех месяцев. В самой Норвегии граница земледелия сдвинулась на юг чуть ли не до Осло. Старики вспоминали, что в их время ничего подобного не было, и предрекали скорую погибель.