Аромат счастья сильнее в дождь - Виржини Гримальди

– Ты ведь прекрасно знаешь, как они отреагировали на мое заявление, что мне нравятся мужчины…

– Это было десять лет назад! Надеюсь, с тех пор их взгляды обрели некоторую широту.

– О чем ты говоришь! Уверен, они готовы были обратиться к колдуну, чтобы он отвратил меня от этого зла.

Я отлично помню, как все происходило. Ромен, вне себя от горя, сразу же бросился к нам, ко мне и Бену. Тогда, в свои восемнадцать, он был готов кричать всему миру, как сильно влюблен. Так что остановился он на нас, двух людях, способных его понять.

Родители испытали шок. Они не ожидали такого, нет, они никогда не думали ни о чем подобном. Мама плакала, а отец спросил, уверен ли Ромен, что это не может измениться когда-либо. В тот вечер брат узнал, что нередко счастье одних заканчивается там, где начинается несчастье других.

Тем же вечером они ему перезвонили, извинились, сказали, что на него не в обиде, что он по-прежнему остается их любимым сынком, короче, наговорили кучу неловких, ненужных слов, которые лишь усугубили чувство вины брата. Он никогда больше не говорил с ними на эту тему. Папа с мамой знали, что сын несколько лет жил с Томасом. Они много раз предлагали Ромену познакомить их, но он всегда отказывался.

Я погладила его по руке.

– Знаешь, не так давно папа сказал мне, что он досадовал на себя за свою тогдашнюю реакцию. Он утверждал, что они просто очень испугались за тебя. Конечно, это их не оправдывает, они неправильно себя повели, но мне все же кажется, что они уже готовы.

Тихий стук не оставил времени для ответа. Дверь открылась, и вошел отец, а вслед за ним и сестра.

– Можно с вами поговорить? – спросил отец. – Мне никак не удалось заснуть, я встретил на кухне Эмму и подумал, неплохо было бы нам всем вместе собраться.

Они оба сели в ногах кровати. Отец выглядел очень серьезным, каким мне редко приходилось его видеть. Он прокашлялся и, оглядев нас всех по очереди, начал:

– Простите меня, дети. Сегодня днем, в гостиничном номере, я увидел в ваших глазах тревогу. Все это по моей вине. Я не понимал последствий, которые могли до такой степени отразиться на всей вашей жизни. Я подверг вас испытаниям, на которые ни один отец не имеет права. Как бы я хотел вернуть время вспять и все исправить! Но это невозможно. И все же я попытаюсь вам объяснить, вдруг вы меня поймете, но главное – вы должны избежать тех же ошибок.

Помню, как в детстве мы не сводили с него глаз, когда он рассказывал нам сказки. На этот раз мы слушали его собственную историю. Он продолжил:

– Своего отца я всегда видел только пьяным. Домой с завода он постоянно возвращался навеселе. И по его манере парковаться мы уже знали, каково его настроение: добродушное либо агрессивное. И чаще бывало второе. Однажды он разбил гитару моего брата о голову моей сестры. До сих пор у нее на голове сохранился шрам, который болит время от времени. А как-то раз он решил повеситься на занавеске в душе, которая, разумеется, просто упала на него сверху. И это нас вовсе не удивляло, таковы были наши будни. Мы привыкли к тому, что он не переставая употреблял алкоголь. В первый раз я выпил, когда мне было одиннадцать, в четырнадцать я уже вовсю таскался с братьями и дружками по концертам, и всегда с бутылкой в руке. Пили, чтобы придать своей жизни видимость праздника, для куража, чтобы не робеть перед бандами соперников. В двадцать пять я познакомился с вашей матерью. Любовь с первого взгляда. Мы решили с ней жить вместе, то есть втроем: она, я и моя любовница-бутылка. Матери она не нравилась, и я стал ее прятать. Несколько раз я пытался с ней порвать, выбросить ее из моей жизни, но она каждый раз возвращалась, чтобы снова мне досаждать. Я настолько же ее ненавидел, насколько и любил. За ее вкус, запах, за воздействие на меня. А потом появилась ты, Полинка, милая моя детка. Со своей беззубой улыбкой и цепкими коготками, хватающимися за мою руку. И тогда я обратился к специалисту и попросил о помощи. И еще к двоим. В целом я прошел три курса лечения, но вино оказалось сильнее меня.

Он глубоко вдохнул и посмотрел на Ромена и Эмму. Мы все утопали в слезах. Отец продолжил:

– Мне было стыдно за себя. Я думал тогда только об этом. Думал больше, чем о чем-либо другом, даже о вас. Знаешь, Полинка, шрамик у тебя на лбу – тоже из-за меня. Ты полезла на высоченное дерево, а я даже не смог тебя поддержать, ибо был мертвецки пьян. А когда я оставался сидеть с тобой, Эмма, я просто сажал тебя перед телевизором, чтобы получить возможность спокойно пить. О тебе, Ромен, однажды я и вовсе забыл. Тебе пришлось дожидаться возле закрытых дверей школы, пока мама не забрала тебя после работы. А это было уже глубокой ночью. В общем, отцом я оказался никудышным. И я даже не могу гордиться тем, что бросил пить ради вас. Бросил я из-за того, что узнал о своей болезни и испугался смерти. Мне так жаль, что я не смог стать для вас достойным отцом. Я оказался слишком слабым. Но теперь я хочу, чтобы вы хорошо усвоили одно и не имели больше никаких сомнений: с пьянством покончено навсегда. Никогда я не примусь за старое. Прошлого не исправить, но, клянусь, возврата к нему не будет.

Он низко опустил голову и больше ничего не сказал. Отец раскрыл сундук со своим прошлым и вывалил перед нами, будто дело не терпело отлагательств, будто тяжкий груз воспоминаний выжигал его изнутри. Первой отреагировала Эмма: она нежно обвила руками шею отца и положила голову ему на плечо. Ромен, с другой стороны кровати, на четвереньках подполз к отцу и сделал то же самое. Несколько секунд я смотрела на эту трогательную картину, чтобы она запечатлелась в памяти, и присоединилась к ним.

Ноги мои стискивали держатели гинекологической кушетки. Напротив на красных бархатных креслах сидели акушерка, Бен и его мать. Наблюдая за мной, они ели попкорн, нацепив на нос 3D-очки. В дверь кто-то постучал. Оказалось, что это Винни-Пух. Он вошел в комнату и приблизился ко мне с горшочком в руке:

– Шейка расширилась до восьми, так что теперь все пойдет скорее. Я слегка смажу медом промежность, и это ускорит процесс.

Промежутки между схватками становились все короче. Во время каждой над окном пролетал садовый гномик. Вдруг акушерка встала с места и быстро заскользила ко мне на коньках.

– Тужьтесь, госпожа Фремон, давайте!

– Тужься, дорогая, тужься! – подбадривал меня Бен, нажимая кнопки игровой приставки.

И тут свекровь достала из декольте микрофон и принялась напевать:

– «Даже тужиться не надо, чуть нажмешь, и вот он – гель! Нежной пеной хоть залейся, мыть, не мылясь, – наша цель!»[65]