Аромат счастья сильнее в дождь - Виржини Гримальди

– Нужно идти его искать! – возвестил мой отец, поднимаясь. – Организуем несколько групп и обследуем все наиболее вероятные места. Жером и Ромен отправятся в порт. Эмма и Полина обойдут пляжи. А ты, дорогая, вместе со мной пройдешься по центральным улицам. Мама, Голубка, вы сможете побыть с детьми? Они проспят еще несколько часов.

– Конечно, ступайте и ни о чем не беспокойтесь, – ответила Нонна.

– У меня есть время надеть джинсы? – спросила я.

Полные укора взгляды сестры и мамы были мне ответом.

Мы быстро обулись, накинули куртки и отправились на поиски пропавшего подростка.

Улицы все еще спали, но небо, розовея, потихоньку оживлялось. Моя длинноногая сестра шла так быстро, что я едва за ней поспевала. За ночь мои ночные шорты превратились в стринги, и попадись нам полицейские, меня бы посадили.

Эмма крутила головой во все стороны, непрестанно крича: «Милан! Милан!» От волнения ее голос дрожал, невозможно было представить, что творилось в ее душе. Я осматривала встречавшиеся на пути переулки, заглядывала под прислоненные к стенам домов лодки, под пирс, не в состоянии найти нужных слов, чтобы как-то успокоить сестру.

В течение последних трех недель, что мы прожили бок о бок, мы с Эммой так и не сблизились. Я делала попытки, но она всегда держала дистанцию. Как будто делала все возможное, чтобы наши жизненные пути оставались параллельными линиями и никогда не пересекались. Поэтому мне приходилось наблюдать за ней только издалека.

Когда я выпорхнула из семейного гнезда, Эмме исполнилось восемнадцать, и она пребывала в уверенности, что за ней однажды обязательно явится принц на белом коне. В ее комнате постеры с портретами лошадей соседствовали с любовными романами, и, поскольку ей было трудно расстаться с коллекцией Барби, она соорудила куклам уютный домик на стеллаже, укрытый от посторонних взоров. Раньше она постоянно приходила ко мне в постель и поверяла свои мечты о будущем муже, будущих детях и о том, какой у нее будет красивый дом. Я с завистью смотрела на изящный носик и длинные черные ресницы сестры, слушая ее уверения в том, что по-настоящему она начнет жить, только когда встретит любовь, настоящую любовь. И в ожидании прихода этой любви она к ней готовилась.

И вот прошло пятнадцать лет. Теперь у нее были заботливый муж, трое детей, два дома, еще две квартиры и собственная конюшня, и она точно знала, что будет носить, чем питаться, и где находиться в каждый момент времени в течение ближайшего месяца. Все ее стеллажи и полки предназначались для строго определенных вещей, меню выверено диетологом, одежда распределена в соответствии со временами года, затем по критерию «нарядная – будничная», а уж потом по цветам. Каждое происшествие или особенность минувшего дня заносились вечером в специальную тетрадь, дабы ничто не было вверено случаю, и все с единственной целью, чтобы волшебная сказка продолжалась и после слов «Они поженились и у них родилось много детей».

Долгие годы мы встречались с сестрой только на нечастых семейных обедах. Обычно мы говорили о детях, о тех, что уже были или собирались появиться, обменивались несколькими словами о прогнозе погоды – идеальная тема для тех, кому нечего друг другу сказать, и я всегда возвращалась домой со странным чувством, что больше не узнаю свою сестру. Бен надо мной посмеивался; весь обратный путь я только и делала, что злилась, с одной стороны, на то, что наши отношения пришли в столь жалкое состояние, а с другой, что Эмма, такая мягкая и добрая со всеми, демонстрировала по отношению ко мне стойкую холодность.

Но как-то вечером, наблюдая, как она дает грудь дочери, рассказывая при этом Сидни сказку про Белоснежку, я впервые поняла, что искренне рада за нее. Да, я считала ее взгляд на брак устаревшим: она зависима от мужа, – считай, подчинялась ему во всем, – а он, вполне очевидно, был далеко не безгрешным. Эмма расцвела за время той жизни, о которой с детства мечтала, она уже вполне реально играла в куклы, не имея нужды прятаться от людей. На фоне собственного семейного краха разве имела я право судить кого бы то ни было? Да, у меня было полное право радоваться за свою сестренку, настолько отличающуюся от меня самой.

Чем больше проходило времени, тем тревожней и пронзительней становился голос Эммы. Наверное, то же было бы и со мной. Если бы исчез Жюль, я превратилась бы в орущего петуха. Я тихонько положила руку ей на плечо.

– Эмма, мы обязательно его найдем. Может, он потерял счет времени, забавляется и ни о чем не думает. Я ничуть не сомневаюсь, что с ним все хорошо.

Она не замедлила шаг и вообще никак не отреагировала. Я продолжила скакать за ней, как лошадь, заботясь лишь о том, чтобы не запнуться о выступавшие корни. Мы прошли всю набережную, но не обнаружили нигде и следа Милана. Наконец Эмма остановилась, уперев руки в бока, почти бездыханная. Лицо ее было искажено смертельной тревогой, на фоне бледной кожи выделялись темные круги вокруг глаз.

– Все будет хорошо, все уладится, – сказала я, гладя ее по плечу.

– Да какое тебе до всего этого дело? – взревела она. – Умоляю, только не строй из себя сочувствующую! Какая тебе разница, пропал Милан или нет? Какая тебе разница, что я умираю от страха? Ну, скажи? Никакой! Тебе глубоко плевать на всех нас, в том числе и на меня. Так что сделай милость, не притворяйся!

Я застыла на месте. Во-первых, потому, что никогда не видела ее в таком состоянии, а во-вторых, потому, что ее слова меня глубоко обидели. Это она-то, эгоистка до мозга костей, осмелилась мне бросить в лицо такое? И не будь она в таком ужасном положении, уж я-то знала бы, что ей ответить.

Она развернулась и направилась к центральному пляжу. Я пошла за ней, но теперь уже на расстоянии, потому что была оскорблена. Когда мы проходили мимо пирса, ее телефон зазвонил.

– Алло! Да. О, спасибо огромное! Спасибо! Но где он был? Ладно. Спасибо. Я скоро буду.

Отключившись, Эмма рухнула на скамейку и принялась безудержно рыдать. Все тело ее дрожало, сотрясаемое спазмами. Мне захотелось ее обнять, прижать к себе, но я испугалась, что получу пинок. Я остановилась поодаль и стояла молча, испытывая огромное облегчение.

Через несколько секунд Эмма обратила ко мне залитое слезами лицо.

– Прости, пожалуйста, – проговорила она, – я и сама не ожидала, что так разнервничаюсь.

Я осторожно присела рядом.

– Не важно. Ты была в страшной тревоге и сказала больше, чем думаешь на самом деле.

Сестра высморкалась и покачала головой.

– Ничуть. Я не должна была на тебя кричать, однако, я думала именно то, что сказала.

– Думала то, что сказала? – повторила я, чтобы убедиться, что я правильно расслышала.

– Сейчас неподходящий момент, мне нужно быстрее ехать к Милану. Хотя ты и не спрашиваешь ничего, я тебе скажу, что он не захотел возвращаться в Бордо, чтобы не расставаться со своей возлюбленной.

Я резко вскочила со скамейки.

– Да черт же тебя возьми! В конце-то концов! Никогда, ни разу, я не посмела назвать тебя эгоисткой, хотя нет никого, кто был бы так же зациклен на себе, как ты! Сколько раз ты мне звонила за последний год? Ни разу. Ты хоть побеспокоилась однажды, как твой племянник пережил развод родителей? Если что и важно для тебя, то только ты сама и благополучие твоих мужа и детей. Ты сильно изменилась, Эмма, стала вызывающей, претенциозной, равнодушной. Я больше тебя не узнаю.