Страх. Книга 2. Числа зверя и человека - Олег Рой

Толку от меня, скажем прямо, не очень много, но Эдит как-то находит. Так что катаюсь на своей коляске по ее бесконечным поручениям.

Отмывание допросных от крови – не фигура речи, а чистая правда. То, что заключенных здесь пытают, я узнала сразу, как только очутилась в этих стенах. Вскоре я узнала кое-что еще – пытают их вовсе не для того, чтобы что-то узнать. Нет, цель, как правило, – сломить того, кому «повезло» сюда попасть. Впрочем, не исключаю, что это тоже входит в программу здешних исследований – устойчивость психики, к примеру.

Конечно, все это не относится к содержащимся здесь женщинам. Они товар, они сырье, они доноры. Несколько таких несчастных лежат в глубокой коме на стационарных АРах. Аппараты пожирают их руки и ноги. Я несколько раз видела эту чудовищную машину.

Великая тайна Ройзельмана – это что-то вроде 3D-принтера, в качестве сырья использующего ткани живого человека. Я не знаю, как это реализовано технически. Окажись на моем месте кто-то с хотя бы полным средним образованием, возможно, он и разобрался бы. Переносной АР – просто компактная версия данного устройства, не более того. Единственное, что мне непонятно, – почему в АР можно использовать только руки и ноги и только женские. Возможно, на это есть какие-то свои причины, а может быть, это просто прихоть их изобретателя – Ройзельмана. Не могу сказать. Не знаю. Но ему может прийти в голову все что угодно.

В переносном АР начинка скрыта кожухом, который при несанкционированной попытке вскрытия дает сигнал к взрыву. По крайней мере так говорят. В стационарном все на виду, и когда я увидела «это» в первый раз, меня едва не вырвало. При том, что мне-то, профессиональной уборщице, видывать доводилось всякое, и брезгливость практически на нуле. Но – вот, да. Женщина, попавшая в стационарный аппарат, обречена – четыре одновременные «беременности» выпивают из организма все, всю жизнь. Да я и по себе чувствую, как аппараты буквально выедают меня. Но это – мои личные проблемы: норму выработки по этому поводу никто снижать не собирается.

«Гостей» (а по сути узников) в специальном отделе немного. Двое ученых, русский и какой-то латиноамериканец, вероятно, разгадавших тайну АР. Латиноамериканец не говорит ни по-нашему, ни по-английски. Русский не говорит вообще. Он очень сильно избит, постоянно харкает кровью, и, похоже, ему вырвали язык. Еще есть журналист-итальянец. Он дико напуган, буквально до полусмерти, и совершенно не понимает, за что сюда попал. Из его сбивчивых объяснений я поняла, что этот бедняга взял интервью у какого-то альпиниста, который утверждал, что уже после пролета кометы он видел в Непале беременных женщин-шерпов. Журналиста периодически бьют, колют какой-то дрянью и, по-моему, добиваются, чтобы он в конце концов сошел с ума. Если так, ждать им осталось недолго. Еще есть пара каких-то инженеров с восточной внешностью, индусов, вероятно, или, может, пакистанцев. Эти сидят в относительном комфорте и непрерывно работают на компьютерах. Ну, почти непрерывно: спать они все-таки спят, а вот едят, кажется, не отрываясь от компьютера. По-моему, они с ним даже душ принимают (их камера – одна из двух, где есть душ, невероятная роскошь).

Еще почти три десятка камер по большей части пусты. Время от времени там появляются какие-то люди – ненадолго, чтобы к вечеру оказаться в здешнем морге.

У моей кураторши истеричный характер и тяжелая рука. Формально Эдит не распоряжается спецотделом, но фактически забрала его в свои страшненькие ручки. Ей здесь очень, очень нравится, с каждым днем все больше и больше. Процесс пыток, похоже, увлекает ее сам по себе, а не как средство достижения какой-либо цели. Даже не ощущение власти ее привлекает, а сам процесс мучительства. При том рыжая гарпия играет на скрипке так, что пробирает до самых глубин души. Скрипку Эдит любит почти так же, как пытки. За глаза ее зовут Паганини.

Я ненавижу ее всеми фибрами души, но, разумеется, ни тени этих чувств наружу не выпускаю. С Эдит я предупредительна и услужлива, и она, как ни странно (она ведь очень и очень неглупа), на это ведется, постоянно потчуя меня фразочками в духе «со мной не пропадешь». Если вспомнить, как она использовала меня для того, чтобы свести свои личные счеты с семьей Кмоторовичей, я в это ни на йоту не верю: вздумается – и она порежет меня на ма-аленькие кусочки. Заживо. С удовольствием и довольной кошачьей ухмылкой.

Да, Эдит – чудовище, в котором нет ничего человеческого. Вот только у меня пока нет других вариантов. Я заперта здесь на три года, и срок только-только начался. Здесь как никогда пригодилось мое умение терпеть, ладить с людьми, разговаривать с каждым на его языке, не обнаруживать своих истинных чувств. Впервые в жизни я абсолютно искренне возблагодарила судьбу за все мои прошлые испытания. Кошка с помойки она и есть кошка с помойки. Ничего, выживу и тут.

Отсюда не сбежишь. С трех сторон корпус огражден бетонным забором высотой в два человеческих роста, со спиралью Бруно поверху. Спираль всегда под током, достаточным, чтобы поджарить любых непрошеных гостей. Между забором и другими строениями – пятьдесят метров свободного пространства, освещаемого ночью насквозь и, конечно, простреливаемого. Охрана нечеловечески надежна, поскольку состоит из автоматических пулеметов, безотказно уничтожающих все живое на вверенном им участке. Покинуть отдел можно только в автобусе Корпорации. Автобус всегда под усиленной охраной, а его пассажиры, невзирая на их чины, тщательно досматриваются.

Открыта только восточная сторона периметра. Здесь она ограждена простым забором из рабицы, правда, со спиралью Бруно поверху, зато без пулеметов. Они там без надобности – сразу же за забором начинается скальный обрыв высотой в двести с лишним метров. Скала гладкая, словно обрезанная исполинским ножом, к тому же вечно покрыта влагой – внизу, под скалой, находится порог стремительной горной речки. Брызги долетают до середины обрыва. Исключен и прыжок со скалы – это верная смерть, даже если и попадешь в воду, речка-то горная, неглубокая. Трудно представить и альпиниста, который способен был бы взобраться на эту скалу.

Я как-то слышала разговор нашего формального шефа с моей кураторшей (они, по-видимому, любовники, отсюда у нее и карт-бланш на ее зверские развлечения). Он говорил, что влезть на такую стену не может никто. Даже какой-то Макс (судя по интонации, это был пример сверхвозможностей), мол, некогда пытался и едва не разбился. Международная федерация альпинизма объявила эту скалу опасной для жизни, поэтому у подножья установлена система сигнализации, предупреждающая о попытке подъема. Раньше эта сигнализация вызывала наряд егерей. Теперь просто включает пару автоматических пулеметов.

В общем, на этой скале мы словно на необитаемом острове – вроде и свободное пространство во все стороны, а поди воспользуйся этой «свободой». Впрочем, наши внутренние порядки тоже куда суровее, чем на каком бы то ни было острове.

Сегодня с утра в нашем отделе царило какое-то нездоровое оживление. Персонал явно чего-то ждал, а Эдит торчала у себя в кабинете, приговорив почти десяток чашек кофе. Я-то знаю это точно, потому что кофе ей приношу именно я. Это такая специфическая форма доверия. Ойгена (ну, нашего формального шефа), наоборот, на месте не было – верный признак того, что вот-вот начнутся новые поступления.