Двадцать лет в разведке - Александр Бармин

Собравшиеся в зале участники конференции ждали прибытия советской делегации. Двустворчатая дверь распахнулась, и в зал вошел генерал Новицкий, бывший заместитель министра обороны в царском правительстве, а ныне член советского Генштаба. Невысокого роста, худощавый, он выглядел довольно скромно в выгоревшей гимнастерке, пожелтевших сапогах, без наград и знаков различия. Новицкий был одним из профессоров академии, к которому я питал глубокое уважение. Он сделал общий поклон присутствовавшим и неожиданно оказался лицом к лицу с внушительной фигурой Радус-Синковичуса. К нашему великому ужасу, оба вдруг обнялись, как братья, давно потерявшие друг друга.

До революции Радус-Синковичус учился в царской Академии Генерального штаба. Как офицер российской армии он был товарищем по оружию Новицкого, но как мог командир Рабоче-Крестьянской Красной Армии проявлять такие теплые чувства к офицеру армии капиталистического государства? Не правильнее ли было забыть о прошлом и сконцентрироваться на настоящем? Все мы сначала испытали некоторый шок, но потом некоторые из нас смеялись над непримиримыми товарищами, которые продолжали осуждать этот по-человечески понятный поступок. Хорошо, что они не пошли так далеко, чтобы обвинить старого доброго Новицкого в сговоре с врагами Советов.

Эта конференция по разоружению, как и многие другие, не принесла результатов, но она позволяла нам налаживать контакты с нашими соседями.

За последние два года политические настроения и манеры Москвы существенно изменились. И эти изменения оказывали на меня самое непосредственное влияние. Я начал изучать восточные языки, чтобы вести революционную пропаганду на Востоке. Разве не нарастало революционное движение в Персии и Афганистане? Я воображал себя путешествующим по этим странам в обличье купца, а на самом деле ведущим революционную работу.

Но сейчас революционные настроения пошли на спад. Советская республика поддерживала дружеские отношения с соседними странами, в которых не было и признаков революции. Вместо подготовки к полной опасностей подпольной революционной деятельности жизнь подталкивала меня к дипломатической карьере. Вместо агитатора и организатора восстаний я становился чиновником. Наркоминдел приготовил для меня должность консула в Персии, и было решено, что сразу после выпуска я с женой выеду в эту страну.

Третий, и последний, год моей учебы в академии мы с женой и тещей прожили в гостинице «Левада». Моя комната была довольно большой, что позволяло теще выделить угол за занавеской. Моего пайка было бы вполне достаточно для жизни, если бы его выдавали нам с умом. Нам полагалось достаточное количество мяса, но его выдавали все сразу, а холодильника у нас не было. Долго хранить было невозможно ни в сыром, ни в вареном виде, и нам приходилось съедать его в течение недели, а остальные три недели месяца жить без мяса. Холодильников у интендантства не хватало, и надеяться на их получение не приходилось, к тому же интендантство само постоянно вело борьбу с другими ведомствами и должно было брать из продуктов то, что имелось в данный момент.

К осени Ольга Федоровна узнала, что она беременна. Ее здоровье серьезно ухудшилось. Малярия, недоедание и нервное напряжение ослабили сопротивляемость организма. У нее были такие приступы тошноты, что она практически не могла ничего есть и должна была лежать в постели. Врачи предлагали ей сделать аборт. Я видел, какое разочарование и страдание отразилось на ее лице после такого заключения врача, и мы решили обратиться к другому специалисту. Она отправилась к врачу со своей матерью. Когда я вернулся из академии, то снова застал ее в постели. Я был так встревожен, что долго не решался спросить о результатах обследования, пытаясь с наигранной веселостью говорить о каких-то посторонних вещах.

– Неужели тебе не интересно, что сказал доктор? – спросила она с укором.

Доктор, похоже, был готов разрешить ей выносить ребенка, прописал диету и пообещал, что ее состояние улучшится. Действительно, скоро она себя стала чувствовать лучше, но все же оставалась слабой и сильно худела. Мы решили, что ей будет лучше уехать к отцу в деревню и возвратиться в Москву дней за десять до родов. Ее отец, бывший служащий, жил в деревне Рассказово Тамбовской губернии, где было в достатке овощей, молока и белого хлеба. Там Ольга будет иметь покой, свежий воздух и хорошее питание, искренне думал я. Деревенское лето в средней полосе России замечательное, и я был рад, что она будет избавлена от московской пыли и духоты. После ее отъезда я с головой ушел в подготовку к выпускным экзаменам.

Мне предстояло сдавать одновременно экзамены в Академии Генерального штаба и на восточном факультете. После 1921 года я прекратил заниматься языком хинди и сосредоточился на фарси. Многим у нас нравился этот музыкальный язык. Наш профессор Мирза Джафар Хан, видя мое старание, стал давать мне дополнительные уроки без всякой дополнительной платы. Скоро я уже мог вести конспекты его лекций на персидском языке.

Десятого июля 1923 года я сдал последний экзамен и получил диплом с отличием. Беременность Ольги подходила к концу. Я со дня на день ожидал от нее письма с извещением о ее скором приезде в Москву, так как мы решили, что рожать она будет в самом лучшем московском роддоме. В тот вечер меня дома ждала телеграмма:

«Близнецы-мальчики. Ольга чувствует себя хорошо. Отец».

Мое ликование было смешано с беспокойством, так как я понимал, что близнецы родились преждевременно. Прошло два дня, и 12 июля портье подал мне телеграмму, в которой было только два слова:

«Ольга умерла».

Машинально я поднялся в свою комнату на четвертом этаже и опустился на диван, сжимая в руках этот странный клочок бумаги, читая и перечитывая немыслимые слова, которые он содержал. В комнате все было на своих привычных местах, одежда Ольги на вешалке, ее зубная щетка в стакане на полочке. Происшедшее не укладывалось в моей голове. Я был еще слишком молод. Никогда еще непоправимая утрата так не била меня в лицо. Я знал смерть на поле боя, но смерть такого дорогого мне человека, такого молодого, полного жизни и дающего жизнь другим – этого я не мог понять. Я был потрясен. Мое горло пересохло, и в глазах не было слез.

Ко мне приходили друзья, садились рядом, говорили со мной, и я, наверное, отвечал им. Прежде всего надо было ехать в Рассказово. Три дня у меня ушло на оформление отпуска, получение билетов и других необходимых документов. Сейчас я не могу вспомнить, что происходило со мной все эти дни. Я только помню, что отказывался верить в смерть Ольги. Это, наверное, просто кошмар, какое-то наваждение, от которого я скоро очнусь. Ведь все вокруг продолжается, как будто ничего не произошло, значит, и я скоро увижу Ольгу.

С этой мыслью я проехал весь путь до Рассказова. На станции я непроизвольно стал смотреть по сторонам, ища глазами Ольгу. Она просто должна была прийти, чтобы сразу убедить меня в том, что ничего не случилось. Но ее не было, не встретил я ее и на узкой тропинке, ведущей через кукурузные поля к дому. Она ведь знала время прихода поезда? Ну, конечно, она еще слишком слаба, чтобы встречать меня.