Двадцать лет в разведке - Александр Бармин

Когда я вспомнил те скудные нормы, по которым мы, слушатели академии, питались и которые были предметом зависти многих, ту скудную пищу, которой приходилось довольствоваться нам с Ольгой, кусок остановился у меня в горле, и я оттолкнул тарелку. Во мне закипала какая-то непонятная злоба на всю эту роскошную столовую, и я попросил, чтобы мне позволили есть в своей комнате. Я чувствовал себя спокойнее лишь в одиночестве, наедине с книгами и шумом деревьев за окном.

В октябре 1923 года вся Москва была охвачена лихорадочным возбуждением. Я начал сожалеть, что столько времени потратил на изучение персидского языка, а не немецкого, потому что все мы готовились к грядущей революции в Германии. Все детали этой революции, как мы знали, были тщательно разработаны Коминтерном под руководством Зиновьева.

Мне вспоминается, как в нашей академии с серией лекций по этому вопросу выступил Карл Радек, один из идеологов этого вооруженного восстания. В переполненном зале он с воодушевлением говорил о возможной победе немецкого пролетариата, и мы чувствовали, что все сейчас надо рассматривать под углом зрения этого надвигающегося события. Он рассказывал нам об экономике, истории, психологии, о различных идеологических течениях в Германии, одно из которых, представленное рабочими, готовилось продиктовать свою волю остальным ради спасения страны и прогресса человечества. Радек был, как всегда, в ударе. Он говорил с сильным польским акцентом, но главное, что привлекало в нем, были ум и страсть. Он не произнес ни одной скучной фразы. Ни на минуту не отпуская внимания своих слушателей, Радек не отрывался от реальности, которую держал в клещах своей логики.

Среди слушателей Радека, в проеме двери, словно окаймленная рамой, стояла молодая женщина необычайной красоты. С рыжими вьющимися волосами, она была похожа на Минерву, но только без шлема. Женщина была необычайно внимательна. Казалось, что она впитывала каждое слово оратора. Это была его будущая жена Лариса Рейснер, которая уже в девятнадцать лет воевала в одном из красных батальонов на Волге, а сейчас писала чрезвычайно интересные книги. Спустя несколько пней она будет шаг за шагом следить за неудавшейся революцией в Гамбурге и через некоторое время напишет об этом книгу.

Накануне революционного выступления в Германии Зиновьев опубликовал в «Правде» несколько статей, в них он очертил контуры внешней политики, которую должна была проводить молодая Советская Республика. При всем моем уважении к немецкому пролетариату, я подумал, что Зиновьев слишком рано стал «считать цыплят».

К этому времени Наркоминдел передал меня в распоряжение Бориса Шумяцкого, назначенного послом в Персию. В течение двух лет я работал с этим замечательным человеком, старым революционером, организатором восстания и создателем Советов в Красноярске в 1905 году. Шумяцкий по национальности был еврей. В то время ему было чуть больше сорока лет. С крупными чертами лица, с вьющимися волосами и сильным, командным голосом, он производил на окружающих яркое впечатление. Высоко эрудированный марксист, одаренный неисчерпаемой энергией, способный работать день и ночь напролет, он был из того теста, из которого делают настоящих лидеров. В Персии он одновременно был и послом, и торгпредом. Как и многие другие, он во время большой чистки был заклеймен как «враг народа» и исчез.

Еще до прибытия к новому месту службы Шумяцкий объявил мне, что я назначен Генеральным консулом в Гилан, в северную провинцию Персии, которая выходила к Каспийскому морю и являлась самым важным экономическим районом страны. Центром провинции был Решт, который фактически выполнял роль экономической столицы Персии. Однако по стратегическим и экономическим соображениям ключевая роль, с точки зрения защиты наших интересов, отводилась порту Энзели, который также входил в мой консульский округ. Провинция Гилан известна своим скверным климатом. Есть даже персидская пословица, которая звучит примерно так: «Хочешь умереть, поезжай в Гилан».

Я отправился к месту назначения вместе с Шумяцким и другими сотрудниками посольства. До Баку у нас было два неожиданных попутчика: мой коллега по академии Яков Блюмкин и знаменитый поэт Сергей Есенин. Они прекрасно ладили между собой и к вечеру, как правило, напивались. Есенин произвел на меня жалкое впечатление. В юности он разрывался между городом и деревней, а теперь его тянули в разные стороны богема и революция. По его внешности было явно видно, что он страдал от алкоголя, от чрезмерного увлечения женщинами и от оргий, которым он предавался в паузах между своими поэмами, остававшимися тем не менее шедеврами русской поэзии. Молодой и красивый гений стал горьким пьяницей. У него было бледное, опухшее лицо, усталые глаза и хриплый голос. Он производил впечатление совершенно деморализованного человека. Блюмкин, которого его солдатский характер всегда удерживал от эксцессов, решил «поставить Сергея на ноги». Но этого сделать уже не мог никто!

Позже в Москве Есенин женился на Айседоре Дункан. Эта американская танцовщица приехала в Советский Союз, чтобы популяризировать созданный ею новый танцевальный жанр. Советское правительство предоставило в ее распоряжение детскую танцевальную школу. Есенин был очень увлечен Айседорой, видел в ней родственную душу, с которой он надеялся связать и свою творческую жизнь. Но этот брак был неудачным. Вместо неземного создания, которым поначалу представлялась Есенину Дункан, он увидел увядающую женщину, старше среднего возраста, к тому же она была пристрастна к алкоголю. В Москве ни для кого не было секретом, что они вдвоем часто впадали в беспробудное пьянство. Совершив поездку по ряду европейских стран и в США, они наконец разошлись.

Тонкий деревенский лирик Есенин не смог приспособиться к механистической героике революционного периода. Поэзия революции, которая была естественной для таких городских поэтов, как Маяковский, оказалась совершенно чуждой Есенину. Одинокий и озлобленный, он часто скатывался до хулиганства и практически прекратил писать стихи. Однажды, в ленинградской гостинице, он написал прощальную записку своей кровью и повесился.

Маяковский написал на смерть Есенина поэму, в которой есть такие строки:

Через несколько лет Маяковский сам застрелился. Помереть не трудно оказалось и для него.

Шумяцский настоял, чтобы из престижных соображений мы прибыли в Персию на военном корабле. Выделенный нам эсминец был довольно старым, но все же выглядел довольно внушительно. В пути разыгрался шторм, который здорово потрепал наш небольшой корабль. Все члены посольства поголовно страдали от морской болезни, и всем нам потребовалось несколько дней, чтобы полностью прийти в себя. Мне еще долго казалось, что земля Персии ритмически раскачивается какими-то невидимыми волнами.