Лес - Челси Бобульски

Матовое стекло блестит на солнце, как снег. Я смотрю, как моё дыхание сворачивается облаком передо мной и рассеивается. Окна в домах через дорогу темны, их владельцы спят, как и положено нормальным людям субботним утром. Я протираю глаза руками в перчатках и переступаю порог.

При свете дня нет никаких доказательств того, что мы с Генри чуть не умерли здесь прошлой ночью. Тропинка снова твёрдая, и никакие жуткие парни в чёрных плащах не крадутся между деревьями. Тем не менее, я проявляю особую бдительность, идя вперёд, постоянно осматривая лес в поисках признаков Варо или его сторонников. Невидимая нить тянет меня на несколько сотен метров, прежде чем главная дорожка от моего порога разветвляется на шесть разных, выложенных брёвнами дорожек, все они петляют между тощими, искривленными и толстыми крепкими деревьями. Листья закрывают небо ярким одеялом цвета огненного зарева, тыквенно-оранжевого, ярко-желтого. Солнце поднимается всё выше в небе, его свет отражается от листьев, как будто они покрыты лаком.

Я ступаю на третью ответвленную тропинку справа от меня, и лес меняется.

Листья — увядшая чёрная смола. Стволы серые, длинные полосы коры отслаиваются, обнажая желто-зелёные язвы, которые сморщиваются и сочатся. Даже земля заражена болезнью, влажная и губчатая, как будто идёшь по куче сгребённых листьев вместо утрамбованной земли. Я присаживаюсь на корточки и прикладываю руку к грязи. Она тёплая. Слабый пульс мерцает на моей ладони, и ветер шепчет сквозь деревья голосом, который слышу только я.

— Помоги нам, Винтер. Спаси нас…

Я со вздохом отдёргиваю руку, слезы щиплют глаза.

— Вы умираете.

Ветер пронизывает мою куртку насквозь. Подтверждение.

Я иду дальше, оставляя за собой отпечаток своей руки. Я иду через лес, делая поворот на тропинке, следуя своему инстинкту, как я всегда делаю. Это такое знакомое чувство, что мне даже не нужно думать об этом; мои ноги практически двигаются сами по себе. В это время я могу думать о других вещах — о домашнем задании, которое должно быть сделано, о мальчике, который сейчас спит в моей комнате, — не теряя при этом из виду, куда мне нужно идти.

Или, по крайней мере, я обычно могу это сделать. Я не уверена, когда зуд начинает стихать, когда нить инстинкта, ведущая меня к путешественнику, начинает исчезать. Я знаю только, что сейчас зов кажется слабым и лёгким, как сердце, пытающееся биться. Я подхожу к очередной развилке на пути и впервые почти за два года не уверена, в какую сторону идти.

Я закрываю глаза и пытаюсь сосредоточиться на тянущем ощущении за пупком и зуде в подошвах ног.

Налево. Я думаю.

Я иду по тропинке налево, но это не помогает. Я бегу вслепую.

Мой пульс стучит у меня в ушах. Я снова закрываю глаза, но там ничего нет. Я сосредотачиваюсь на своём дыхании, как учил меня папа — чтобы ты не потеряла голову, он часто говорил, что страж без головы никому не принесёт пользы — и я продолжаю двигаться вперёд. Чем дальше я иду, тем ниже температура, и рассеянный свет становится только тусклее, как будто грозовая туча закрывает солнце.

— Где ты? — кричу я.

Я повторяю это снова и снова. Мои слова эхом отражаются от деревьев. И вот, наконец, что-то кричит в ответ. Я не уверена, что это, но от этого звука кровь в моих венах превращается в ил.

Крик низкий и приглушенный, полный боли и потерянной надежды. А затем он превращается в тихий стон, за которым следует всхлип, который порхает по деревьям, как крылья колибри. Чертыхаясь, я поворачиваюсь на каблуках и бегу на звук, сильнее двигая ногами, желая, чтобы они шли быстрее, быстрее, быстрее.

Ветер здесь сильнее, он воет в просветах между деревьями, разрывает мою одежду и режет кожу. Мои ботинки становятся тяжёлыми на ногах, и моё дыхание вырывается из меня белым облачком, и я всё ещё бегу, пока не добираюсь до маленькой, тенистой поляны, тёмной, как ночь, и я вижу его — кровавую массу на земле, его одежда валяется вокруг него рваными лентами. Он окружен тенями, которые колышутся и плывут по воздуху, грязь под ними превращается в лёд.

Часовые. Они замораживают своих жертв, сохраняя мясо свежим, чтобы не торопиться снимать с них плоть живьём.

Большая часть его плоти исчезла. Медный запах крови смешивается с запахом дерева. Его мышцы похожи на куски говядины, скреплённые спагетти. Я по привычке кладу монету в руку и думаю: «Джо, тащи сюда свою задницу. Сейчас же».

Я делаю шаг вперёд, но к горлу подступает желчь. Я сажусь на корточки на земле, и меня рвёт, пока ничего не остаётся. Я сомневаюсь, что путешественник всё ещё может быть жив, но затем его голова, вся из обнаженных мышц и костей, наклоняется в мою сторону, осколки льда вдоль его шеи скрипят и ломаются, когда он произносит одними губами слова:

— Помогите мне.

Я вытираю рукавом рот и бегу вперёд, размахивая руками и крича на тени, как будто они птицы, которых можно отпугнуть.

— Уходите! Убирайтесь отсюда!

Но тени не уходят. Их смех звучит так, словно ломается лёд.

Я нацеливаю на них свой нож.

— Отойдите от него, — говорю я, стараясь казаться храброй, даже когда делаю шаг назад.

Тени подкрадываются ближе, становясь темнее в тех местах, где их тела пересекаются. Они тянутся ко мне пальцами, похожими на веточки, их шепот забивает мне уши. «Свежее мясо, — хрипят они. — Так приятно есть». Я делаю ещё один шаг назад и натыкаюсь на пятно солнечного света. Пальцы теней быстро отдёргиваются, как будто их обожгли.

Я в безопасности здесь, в этом круге света, даже когда Часовые крадутся по его краям, как будто ищут слабое место, теневой мост, по которому они могут переплыть и добраться до меня, но я не могу остаться тут. Тени уже возвращаются к путешественнику. Они отрывают ещё одну полоску кожи с его бедра, и я не думаю. Я шагаю в темноту.

— Эй!

Они поворачиваются ко мне. Они движутся быстрее, чем мои глаза могут за ними уследить. Тыльную сторону моей ладони внезапно обжигает; я прыгаю обратно в круг света, надеясь, что кто-нибудь из них последует за мной и умрёт, или получит достаточно травм, чтобы отступить, или что-то в этом роде, но они остаются в темноте.

Моя рука кровоточит там, где был содран кусочек кожи.

— Винтер! — голос дяди Джо эхом отражается от деревьев.

Я оглядываюсь. Хмурая гримаса морщит его в остальном