Мой год с Сэлинджером - Джоанна Рэйкофф

— Что? — спросила я. — Что сделал?

Мы зашагали дальше и почти дошли до Парк-авеню. «Как было бы здорово, — думала я, — хоть раз пойти пообедать в настоящее кафе, сесть за столик… и чтобы официант принес еду. И заказать выпить».

— Застрелился. Выстрелил себе в голову. — Хью кивал, как ребенок, перенесший сильное потрясение, и я поняла, что он еле сдерживает слезы. Он работал на нее двадцать лет. — Твоя начальница находилась в соседней комнате. Кажется, Дэниел сделал это в спальне, а она была в гостиной. Но, возможно, я ошибаюсь. Может, она была в спальне, а он…

— О господи!

Мы подошли к нашему зданию, но я с трудом представляла, как вернусь на работу. Я представить не могла, как моя начальница сейчас сидит в своей квартире в двадцати кварталах к северу отсюда, в квартире, где накануне ее возлюбленный, с которым они были вместе двадцать лет, взял пистолет, направил себе в голову и нажал на курок. Как пережить такое? Как жить дальше?

— Да, — сказал Хью. — Так что сама понимаешь. Она может вернуться нескоро.

Она и впрямь вернулась нескоро. Шли дни, и мне раз за разом приходилось объяснять, что моя начальница вышла, не уточняя, надолго ли — на час или день. Звонили ей нечасто, но было несколько человек, что перезванивали несколько раз: Сэлинджер, неизменно дружелюбный и всегда готовый поболтать; Роджер, встревоженный, но тоже всегда готовый поболтать, причем его разговорчивость усиливалась с каждым днем; Другой Клиент, бывавший иногда обаятельным и вкрадчивым, а иногда — нетерпеливым и раздражительным, его голос в трубке потрескивал и странно звучал из-за плохого соединения. «Пришлите договоры сюда, когда они будут готовы, — попросил он. — А аванс переведите на мой счет. У вас есть все мои реквизиты».

Дни превратились в неделю, неделя — в две. Как-то утром на первой неделе начальница пришла в широком дождевике и темных очках; на ногах у нее были узкие белые полотняные тапочки, такие носят дети на физкультуру, и выглядело это очень трогательно. Она молча переступила порог нашего крыла, юркнула в свой кабинет и что-то взяла, потом так же быстро и незаметно ушла, не сказав никому ни слова. Она решила продать квартиру; это ни для кого не стало неожиданностью.

В середине второй недели позвонила редактор новой книги Другого Клиента. Мы так и не отправили ей подписанные договоры.

— Что мне делать? — спросила я Хью. — Позвонить ей?

Хью покачал головой:

— Ты уже давно занимаешься договорами. Она тебе доверяет. Проверь контракт. Если надо, обговори условия. У тебя все получится.

Я сделала, как велел Хью, тщательно проверила каждый пункт. В агентстве редко заключали сделки с этим издательством, и под рукой не оказалось недавних договоров, которые можно было бы использовать как образец. Я достала старые контракты — все, которые нашла, — и сравнила пункты касательно роялти, прав на первую и последующие публикации в журналах, на переиздания и публикацию в электронных источниках — другими словами, проверила все и, разумеется, сверилась с меморандумом, где было указано, какие права мы согласились продать, а какие решили оставить себе, чтобы потом продать их при случае. Два дня я проверяла и перепроверяла каждую мелочь и наконец составила длинное дотошное письмо наподобие тех, что надиктовывала мне начальница. В последнее время эти письма все равно основывались на моих предварительных замечаниях. Итак, я написала, что в договор необходимо внести многочисленные изменения, прежде чем автор сможет его подписать. Издательству были незнакомы стандарты агентства — стандарты другой эпохи.

Без начальницы в офисе было непривычно тихо. Раньше я не замечала, что именно с ее приходом жизнь здесь начинала бурлить, и у всех срочно появлялось дело. В ее отсутствие все приходили чуть позже, обеды затягивались, а по пятницам сотрудники повадились брать работу на дом — мол, все равно короткий день. Короткий день летом в пятницу был джентльменской традицией издательского бизнеса — по крайней мере, так было в эпоху его зарождения.

Без диктовки у меня освободилось много свободного времени, и дни проходили на удивление приятно. Разобравшись с правами и подшив в картотеку нужные документы, я снова занялась письмами читателей. Письмо от парнишки из Уинстона-Салема так и лежало наверху стопки; оно лежало там уже несколько месяцев. «Надо отправить ему хотя бы стандартный ответ», — подумала я, разворачивая письмо.

Я часто думаю о Холдене. Он просто встает у меня перед глазами, и я вижу, как он танцует с Фиби или кривляется перед зеркалом в школьном туалете. Стоит подумать о нем, и поначалу мне хочется улыбаться, глупо и во весь рот; я вспоминаю, каким он был забавным парнем. Но потом мне становится грустно. Наверно, потому, что я думаю о Холдене, когда в сердце шумит. Со мной часто такое бывает…

Он написал «в сердце шумит», а не «щемит». Скорее всего, просто оговорка, но какая красивая и уместная; Сэлинджеру бы наверняка понравилось. Он и сам допускал такие ошибки. И даже редакторы «Нью-Йоркера» их не исправляли.

Но не волнуйтесь. Я понял, как бы банально это ни звучало, что нельзя показывать свои чувства всему миру. Большинству людей плевать на чужие мысли и чувства. Стоит им разглядеть слабость — вот правда, ума не приложу, почему они принимают проявления эмоций за слабость, — и они готовы тебя растерзать. Они буквально бросаются на тебя и злорадствуют, что ты умеешь чувствовать.

О боже! Я вздохнула так тяжко, что сам Хью бы мной загордился. Что же мне ему ответить?

Дорогой мальчик из Уинстона-Салема. Я тоже, бывает, могу расчувствоваться. Ты прав, нельзя показывать свои чувства всему миру. Я взяла на вооружение твой совет и, кажется, у меня получается. Любовник моей начальницы покончил с собой, и мы все притворяемся, что ничего не произошло. Я бросила парня, которого люблю, в далекой Калифорнии, и он притворяется, что не злится на меня, а я притворяюсь, что без него не чувствую себя потерянной. Мне не хватает денег на оплату счетов, но я делаю вид, что могу ходить в кафе и делать все то, что обычно делают нью-йоркцы. У нас так хорошо получается не выдавать наши истинные чувства. Но если этого не делать, как жить? И эти эмоции… надо же давать им выход? Я вот, например, могу расплакаться в самый неподходящий момент. Пожалуйста, посоветуй мне, как быть.

С уважением, Джоанна Рэйкофф.

Нет, подумала я, не стану я посылать